Гай Гэвриел Кей - Песнь для Арбонны

Блэз осознал, что его пальцы сжаты в кулаки. Он медленно заставил их разжаться. Сделал глубокий вдох и повернулся к герцогу.

— Я выполняю свои контракты, — сказал он. — Полагаю, вам это известно.

Блэз слегка пожал плечами.

— Конечно, но это теперь вряд ли имеет значение. Люди, даже короли и священнослужители бога, не тратят двести пятьдесят тысяч, чтобы избавиться от певца, песня которого поставила их в неловкое положение. Условия игры изменились, Блэз, она крупнее, чем ты и я и наши личные поступки. Ты теперь стал важным игроком, хочется тебе этого или нет.

Блэз упрямо покачал головой:

— Я — наемный коран. Заплати мне достаточно денег, и я буду служить тебе, во время войны или мира. Прогонишь меня, и я отправлюсь искать другую работу.

— Перестань твердить заученные слова, Блэз де Гарсенк. Тебе не идет притворяться, будто ты не понимаешь, что тебе говорят. — Беатриса, высокая и непримиримая, произнесла это таким тоном, словно выносила суровый приговор. — Ты — сын самого значительного человека в Горауте. Король — орудие в руках Гальберта, и мы все это знаем. Твоя семья, несмотря на внутренние распри, более могущественна, чем любая другая в вашей стране, тем более что все северные сеньоры из-за договора лишились своих владений. Ты будешь стоять перед нами, перед правительницей Арбонны и утверждать, что единственная разница между тобой и Лютом из Бауда в том, что ты лучше владеешь мечом? Неужели ты убегал от своего отца все эти годы потому, что не хотел противостоять ему?

— Не хотел противостоять? — повторил Блэз, от неожиданности впав в настоящую ярость. — Я провел всю жизнь в этом противостоянии дома, а потом вне его стен. Я ненавижу все, что представляет этот договор. Я покинул Гораут, чтобы не жить в стране, настолько лишенной гордости. Все здесь это знают. Что еще вы от меня хотите? Чтобы я в праведном гневе явился домой и объявил себя истинным королем Гораута?

И умолк, смущенный и испуганный наступившей тишиной. Напряженным, сосредоточенным, о многом говорящем выражением на лицах двух женщин и мужчины у дивана. Блэз с трудом сглотнул; у него стало сухо во рту. Он на секунду прикрыл глаза, слушая собственные последние слова, странным эхом звучащие под сводами его черепа. Снова открыв глаза, он медленно повернулся, с сильно бьющимся теперь сердцем, будто долго бежал, и посмотрел в сторону камина, туда, где стояла правительница Арбонны, маленькая и изящная, седовласая, все еще красивая, положив одну руку на спинку кресла в поисках опоры. Ее потрясающие глаза смотрели в его глаза, и она улыбалась, теперь она улыбалась, увидел он, с лучезарным, снисходительным одобрением матери к ребенку, сдавшему совершенно неожиданно экзамен, который считали выше его способностей.

Все молчали. В застывшей тишине этой комнаты в Тавернеле в ночь летнего солнцестояния, на повороте, на оси, в самом сердце года белая сова неожиданно взлетела, бесшумно спланировала на широких крыльях и уселась на плечо Блэза, словно знак благословения или бремени, тяжелого сверх всякой обычной меры.

Глава 8

Одетый в ярко-красную одежду, стражник провел Лиссет по ночным улицам и оставил, отвесив еще один безупречный поклон, у входа в «Льенсенну». Она постояла там несколько секунд в нерешительности, в ней боролись противоречивые чувства. Пока она сомневалась, хочется ли ей окунуться в веселье самой таверны или уйти в относительно интимную обстановку комнаты наверху, шум внутри стих, и из окна послышался тонкий, пронзительный голос, поющий заунывный гимн Риан.

Лиссет быстро свернула за угол, прошла по переулку позади таверны, открыла заднюю дверь и начала подниматься по лестнице. Ей не очень-то хотелось в тот момент слушать Эврарда Люссанского в его благочестивой ипостаси. На лестнице, а затем в коридоре она проходила мимо страстно обнявшихся парочек — большая часть комнат была сдана и пересдана давным-давно — и подошла к двери комнаты, всегда зарезервированной на эту неделю уже много лет.

Она постучала. Лиссет знала, что дверь не заперта, но два года назад она попала в неловкое положение, когда вошла, как оказалось, в самый неподходящий момент для находившихся там трех мужчин и одной женщины. Ее сложные отношения с Элиссой начались с этого момента.

Вместо ответа на стук она услышала задумчивый, ласкающий слух голос, поющий строки:

Я одинок и о любви грущу,

Что белый конь унес, оставив мне лишь слезы…

Она улыбнулась и открыла дверь. Аурелиан действительно в одиночестве сидел на одной из двух кроватей, привалившись спиной к стене, и перебирал струны лютни. Ворот его сорочки был распахнут, и он снял сапоги. Его длинные ноги высовывались далеко за пределы кровати. Он мрачно улыбнулся ей вместо приветствия и, продолжая петь, кивнул головой в сторону стола, на котором стояла откупоренная бутылка вина, а рядом с ней множество стаканов. На второй кровати Лиссет увидела разбросанную измятую одежду и рубашку в засохшей крови. Она налила себе вина, быстро выпила его залпом — ей это было необходимо; потом взяла бутылку и снова наполнила кубок Аурелиана. В комнате было только одно маленькое окошко. Она подошла к нему и посмотрела вниз. Оно выходило в переулок; внизу никого не было, но с улицы доносились какие-то звуки, и музыка Эврарда слышалась из зала на первом этаже.

Аурелиан продолжал свое тихое пение, теперь он пел другую песню на ту же тему:

Как одиноко мне и горько вспоминать

Минувших тех ночей мгновенья,

Когда любимая моя дарила мне

Всех благ земных превыше наслажденья…

— Мне никогда не нравились эти стихи, — сказал он, резко обрывая песню, — но нет никакого смысла даже пытаться разговаривать с Журдайном о том, что он написал, не так ли? Я и сам не знаю, почему продолжаю ее исполнять.

— Мелодия, — рассеянно ответила Лиссет, все еще глядя в окно. — Я тебе уже это говорила. Журдайну всегда лучше удавалась музыка, чем слова.

Аурелиан рассмеялся.

— Прекрасно. Ты ему и скажи об этом. — Он помолчал; она спиной чувствовала его пристальный взгляд. — Ты слишком задумчива для карнавальной ночи, моя дорогая. Ты ведь знаешь, что Валери выздоравливает?

— Что? — Она резко обернулась. — Я не… с ним все в порядке? Каким образом?

— Верховная жрица находилась сегодня в Тавернеле, не спрашивай у невежественного трубадура, почему. Дела сильных мира сего. Вероятно, Валери следует отдавать богине десятую часть того, что он зарабатывает у Бертрана, всю оставшуюся жизнь. Она сумела справиться с ядом, а сама рана была легкой. С ним все будет хорошо, сказали нам в храме. Поэтому большинство из нас вернулись сюда в прекрасном настроении. Разве ты не слышишь? Много тех, кого ты знаешь, празднуют внизу, почему бы тебе не спуститься к ним?