Николай Басов - Игра магий

— Ты — та самая быстричка из вольноотпущенных гладиаторш?

— Я не гладиаторша, — отозвалась Нашка, по-прежнему разглядывая диковинную сущность, которая явилась так внезапно, — я — жонглер. Если угодно, бродячая актерка, циркачка, но — не гладиаторша. Нас обманом…

— Знаю я эту историю, — кивнул офицерик. Был он невысок ростом, по сравнению с двумя огромными ограми, которые тоже явились с ним. Глаза у него поблескивали странным блеском ума и лукавства. — Ее у нас в городе, почитай, все знают. Ты поднимайся, краснокожая, тебе сейчас на выход…

— Да неужто? — удивилась Нашка. — А что так?

Она все же поднялась, помогать себе ограм не позволила, хоть и скривилась, но справилась самостоятельно. И, постояв немного, покачиваясь, сумела и ноги переставлять. Сказалось, подумала она с тайной усмешкой, частое пьянство, научилась, привыкла даже, что ноги плохо слушают, а идти куда-то надо… Ха!

Они вышли в коридор, офицерик шел сбоку, пропуская ее вперед. Был почти вежлив, насколько может быть вежливым стражник, зато говорил он вещи неприятные:

— Вот что, девушка, быть тебе сегодня опять на воле, но далеко не уйдешь. Тебя брат того богатенького, кого вы с Сапогом убили, теперь примет.

— Как это — примет? У ворот острога, что ли?

— Зачем же у ворот, дадут, наверное, чуть погулять по городу, не у стражников же на виду тебя убивать?… Это нам не с руки, мы все же за порядок в городе отвечаем. Да только тебе это ничего хорошего не обещает, как ни крути.

Они вышли в небольшую кордегардию, где даже стояли у стены станки с вставленными в них копьями, а на некоторых даже висели недлинные стражнические мечи. Еще тут был столик, величиной чуть больше пары Нашкиных ладоней, но на нем умещался какой-то свиток и чернильница с пуком грязных, обгрызенных гусиных перьев. За приспособлением для письма стоял стул, на него-то офицер и уселся, жестом показав Нашке, что она должна стоять у стены противоположной. Огры оттащились за ней и приняли стойку по бокам, им было тесно в этом невысоком помещении, один даже голову вынужден был склонить и все же терся иногда о низкий свод.

— Так ты… стражник, знаешь обо всем? Вы заодно?

— С братом Боната? А ты как думала? Это выгодно.

— Значит, вам уже заплатили, — поняла Нашка уныло. — И когда они придут?

— Не знаю и знать не хочу… — Человек-офицер посмотрел на Нашку, будто бы она уже мертвая и лежит перед ним хладным трупом, вот только еще почему-то разговаривает, шевелится, даже о чем-то волнуется. — Сразу решительных драчунов против тебя не найдешь, выходит, ему нужно пару-тройку часов на подготовку отвести. Зато потом…

— Ясно, — согласилась Нашка. — Деньги вернете? И оружие мое…

Офицер, услыхав про деньги, только хмыкнул.

— Поверь, монеты тебе уже не понадобятся. А вот про палку твою… Что же, ради интереса, — он мельком посмотрел на своих подручных, — можно вернуть.

— Я еще и про кинжал говорю, и про поясной нож, и еще один метательный у меня был…

— Обещаешь, что тут не пустишь их в ход? — спросил офицер.

Идти и разговаривать с каким бы то ни было начальством, разумеется, заранее было совершенно бесполезно. Как и везде, должно быть, про этих стражей законности и покоя было хорошо известно — грабители они и есть, едва ли не самые злобные, настырные и вредные, куда круче, чем простая уличная шпана.

— Об этом можешь не волноваться, господин офицер, — согласилась Нашка. — Слово даю. Только верни оружие. Или считай, что я его выкупаю теми золотыми, что в кошеле моем были…

— Ладно, тогда вернут тебе твои железки. Если сумеешь, попробуй отбиться… Только я сомневаюсь, что получится. Очень уж серьезных бойцов против тебя нанимают, и в изрядном количестве. — Он чуть хмыкнул, по-прежнему с заметным любопытством разглядывая Метательницу в упор. — Ты ведь у нас теперь в некотором роде — знаменитость, вольноотпущенная. И даже, похоже, что главная среди прочих, не один год будет теперь о чем в кабаках гундеть…

Нашка поправила разорванную чуть не до пупа рубаху, пожалела, что плащ ее остался на полу в доме Васохи, и подняла избитую свою рожицу.

— И что же, у меня никакой возможности уйти?

— Только если ты испаришься из города так, как и волшебники не умеют.

Она пожалела на миг, что не послушала Сапога, когда он перед смертью обещал ее укрыть, объясняя, что в противном случае ее блокируют в Крюве так, что и у крысы, загнанной в угол, будет больше вариантов избежать непременной встречи с нанятыми убить ее головорезами.

Но лишь на миг. Когда Нашка получила свои ножи и боевую дубинку и потопала через площадь у здания магистрата в темноту, в сторону порта, удаляясь от факела, который трепыхался на ветру, как сырое белье, она уже не сомневалась — она поступила так, как и следовало. И теперь пусть все обернется, как должно выйти… Пусть и представляется сейчас совершенной безнадегой.

6

Корпус «Раската» привычно поскрипывал и заметно кренился. Странный это был крен. Как заметил лежащий на кровати, сделанной для Госпожи в самой большой каюте кораблика, рыцарь Бело-Черного Ордена Сухром од-Фасм Переим, движение возникало только в одну сторону, потом каюта выравнивалась, и кораблик шел несколько мгновений совсем прямо, потом снова уходил, как удивительный половинчатый маятник, в ту же сторону. Сухром усмехнулся, он уже видел такое, это значило, что циклопа Крепа Скала подкатилась к одному из бортов и старательно рассматривает внизу все, что только можно заметить. Это в их походе до сих пор было основным ее занятием, и отчего бы ей захотелось вдруг менять свои привычки?

Где-то неподалеку раздались недовольные, раздраженные голоса, кто-то выяснял отношения, и определенно не капитан летающего кораблика Виль. Тот обычно говорил фальцетом, едва ли не визжал, хотя остальным птицоидам это представлялось настоящим командным рыком. Резкость и скорость, с какой кто-то ругался, возрастала. Сухром поднялся, медную миску с водой для умывания он нашел на приступочке, где ее оставил верный Датыр. Рядом лежала бритва и брусочек пенного камня. Сухром посмотрел в слишком роскошное для скудной каютки зеркало. Оно и понятно, решил он, зеркало предназначалось Госпоже, а не ему. Хотя — зачем ей? Ведь ее должны обихаживать служанки. Но с другой стороны, Госпожа и их привыкла контролировать, все же она когда-то была женщина, и кто знает, может, эти сугубо женские желания в ней не выветрились даже за все те века, которые она прожила на свете?

Щетина была еще терпимой, но оруженосец Датыр никогда не позволял себе подобных намеков без причины, следовало к нему прислушаться. Поэтому Сухром принялся послушно натирать скулы и щеки скользким и невнятно пахнущим серым бруском какой-то субстанции, в которой иногда попадались песчинки. Да и бритва выглядела не совсем отточенной, надо бы Датыру за это попенять. Впрочем, у Сухрома по стародавнему свойству всех орко-гоблинов на морде растительность произрастала не слишком густо, и с бритьем можно было бы примириться, если бы бритва оказалась острее.