Лев Рыжков - Золотарь

Лемуры уходили. Они бежали прочь, повизгивая, как побитые щенки: Михаэль не удержался, чтобы не подстрелить последнего из них, шестирукого карлика. Кристоф устало опустился на пол. Клаус все еще стоял у окна, сжимая в руках меч. У ног его выросла приличных размеров гора из голов, лап, хоботов и прочих частей лемурских тел. С потолка спускался маэстро.

– Победа! – воскликнул Кристоф. – Это победа! Настоящая победа! Мы их одолели!

– Ваша радость преждевременна, – заметил маэстро, быстрыми движениями отряхивая грязь со своего горохового кафтана. – До восхода еще ждать и ждать. А лемуры еще могут вернуться.

– Хватит ли у нас ядер? – спросил Михаэль.

– Их еще около двух десятков, – сказал Кристоф.

– Макабр коварен, – сказал маэстро. – Он способен на любую гадость. До утра нам еще может сильно не поздоровиться.

– Во всяком случае, в арсенал они больше не сунутся, – заметил Михаэль. Он перезарядил ружье. – Сдается мне, что тут еще много живых тварей!

– Только не расходуй на них патроны, – сказал Гейнц.

Вдвоем они прошлись по арсеналу, добивая раненых лемуров ударами прикладов.

– Больше чем уверен, – сказал Михаэль, – что под утро мы задохнемся от вони.

Вдруг в наступившей тишине со стороны подъемного моста отчетливо прозвучал цокот конских копыт.

– Что там, Клаус? – спросил Кристоф.

– Экипаж какой-то.

– Не может быть! – Кристоф метнулся к окну.

В ворота замка, минуя неведомо кем опущенный подъемный мост, въезжал экипаж, запряженный тройкой лошадей. Дверцу экипажа украшал фамильный герб графов Блямменберг.

– О тысяча дьяволов! – воскликнул Кристоф. – Как они смогли сюда добраться?!

Во дворе, мощенном огромными каменными плитами, экипаж остановился.

– Нет! – крикнул Кристоф. – Нет! Только не это!

Вероника, уезжай!!! Уезжай скорее!!!

Навстречу экипажу вышел дворецкий. Огонь фонаря в его руке пронзал яркими искрами сгущающуюся кромешную ночь, чья плотная черная ткань, казалось, трещала и рвалась в зигзагах молний. Дворецкий успел принять человеческий облик на удивление быстро. Повязка на его лице (на его маске) словно бы и не менялась со вчерашнего дня, левой рукой, в которой ничего уже не осталось от когтистой жабьей лапы, он потирал якобы заспанные глаза. Актерским способностям жабы можно было только позавидовать: увидев карету, он сначала делал вид, что его вернули к жизни из глубин сладкого сна, но, завидев гербы на дверцах, он оживился и принялся проявлять усердие, но усердие вялое, ленивое, за всем этим усердием читалось: «Оставьте меня в покое, я хочу спать». Эта игра ввела бы в заблуждение даже самого хитрого и искушенного человека.

– Уезжай, Вероника! Быстрей! Быстрей же!

Вероника не слышала. Опершись на лапу дворецкого, она выходила из экипажа. Учтивый лемур что-то нашептывал Веронике. Фигура его выражала самую изысканную учтивость, на мгновение хитрая иезуитская улыбка переломала напополам его забинтованную физиономию. Воспользовавшись тем, что Вероника, что-то говоря отцу, обернулась к дверце экипажа, лемур на секунду вновь принял свой естественный облик хищной, склизкой, холодной жабы, в его когтях, гладких как зеркала и острых как иглы, отражались сполохи молний, по бугристой, замотанной грязной тряпицей морде передвигались хищные желваки, трещина рта проросла жалящим многорядьем зубов.

Истинная личина наползла на Лягва мгновенно, как судорога, и так же мгновенно исчезла. Когда Вероника вновь обернулась к нему, перед ней уже стоял дворецкий – вежливый, важный, учтивый…

– Вероника! Беги! Беги отсюда! – кричал Кристоф в пролом окна. Голос его сорвался. Крик лопнул, как порванная струна.

По-видимому, Вероника все же что-то услышала сквозь шум бури и раскаты грома, что-то все же достигло ее слуха, ибо она вдруг замерла и стала испуганно озираться по сторонам. Перед ней лебезил и юлил лжедворецкий, в галантном полупоклоне что-то нашептывая на ушко.

Кристоф выхватил у Гейнца ружье, направил его ствол в окно, дрожащей рукой навел мушку на голову мерзкой гадины-дворецкого. Тот словно бы чувствовал, что в него целятся: якобы затем, чтобы помочь Веронике взойти на крыльцо, он обежал ее, прикрылся ею от выстрела.

– Дай-ка мне попробовать, – сказал Михаэль. – Думаю, у меня получится подстрелить этого головастика.

– Убей его! Убей его, Михаэль! – хрипло рычал Кристоф, пока егерь целился. – Я тебя озолочу! Отдам все сокровища замка. Только подстрели, прикончи эту тварь!

Степенно и деревянно из экипажа выходил граф. Кучер, спускаясь с облучка, отряхивал с полей шляпы дождевую воду.

Михаэль выстрелил. Голова лемура неестественно дернулась, тело его грузно обрушилось в пузырящуюся грязь. Вероника закричала, отбегая от убитого. Граф застыл, неподвижный, как резьба по дереву.

– Вероника! Беги! – сипел Кристоф сорванной глоткой.

– Беги, беги, Вероника! – кричали все защитники арсенала.

Вероника уже что-то поняла. Она метнулась к экипажу. Но было поздно. Отовсюду – из всех щелей, дыр, потаенных мест, из всех ям, из заросшего ряскою рва, из канав, из-за деревьев – появлялись лемуры. Несколько десятков тварей бросились на лошадей, на кучера, опрокинули экипаж. В горло графа впились кривые, острые как бритвы зубы крылатой ящерицы. Голова отставного полковника неестественно запрокинулась. Из горла напористо, как фонтанная струя, хлестала кровь. Вероника исчезла.

А когда кровавая драма за окном уже завершилась смертью всех ее участников-людей, когда свежие потоки красной крови успели обагрить воду всех луж замкового двора, все услышали голос, голос до омерзения знакомый, скрипучий, тяжелый, медленный голос. Голос, от которого хотелось умереть:

– А теперь, гаденыш, послушай меня. Твоя потаскушка у меня. Она симпатичная. Она мне нравится. Ты ведь не будешь возражать, если мы с ней всего лишь немножко поцелуемся? А может, ты мне по старой дружбе уступишь право первой брачной ночи? А?…

– Я убью его! – прорычал Кристоф. – Я убью, убью, убью эту мразь, убью, чего бы это мне ни стоило!

– Послушай, щенок! – продолжал золотарь. – Ты ведь помнишь то место, где мы с тобою впервые повстречались. Если хочешь увидеть свою девку, приходи, приводи с собой своих дружков. Мы устроим знатную вечеринку. А потом сыграем вашу свадьбу. Помнишь, недавно я обещал сохранить тебе жизнь? Это обещание все еще в силе. А ей – ей мы тоже отрубим руки и ноги. А медовый месяц вы проведете вдвоем, в том самом подземелье, где ты меня нашел. Только знаешь, гаденыш, не следовало тебе меня сердить. Вы имели глупость убить многих моих слуг. Этого я не прощаю. За это мы отрежем тебе еще одну, очень важную для супружеской жизни, штучку. Ха-ха-ха! Клянусь небесами! Более занятной свадьбы свет не видывал!