Луи Басс - Роскошь изгнания

Ей вряд ли было больше двадцати, и, несмотря на невысокий рост и смуглую кожу, она чем-то напомнила мне Фрэн. Возможно, в любой девушке ее возраста я увидел бы сходство со своей дочерью. Что поразило меня, когда я распахнул перед ней ворота, это что я, впервые со времен своих двадцати, вновь почувствовал себя холостым и свободным.

Я медленно, походкой гуляющих павлинов, направился обратно к дому, держа за руку Каслрига. Моя необщительность частично объяснялась желанием произвести впечатление, но главным образом тем, что я стеснялся и нервничал. Паоло и Симонетта следовали чуть сзади. Присутствие девушки как будто усилило жару и пульсирующий электрический звон цикад. Ящерицы на раскаленном от солнца капоте «моргана» смотрели, словно в ступоре.

Войдя в дом, Симонетта потребовала, чтобы ее провели по всем комнатам, отвечая по пути на ее вопросы. В ее голосе слышалась нотка, какой мне давненько не приходилось слышать, особенно у такой юной девушки. Может, подумал я, ей просто дом понравился.

В спальне она с восхищением посмотрела на мое ложе с балдахином и с бесцеремонностью своей нации спросила, неужели я сплю на нем один.

– Разумеется, – ответил я.

С высокомерным видом я вышел из спальни, предоставив им следовать за мной, но дыхание у меня перехватило, а сердце трепыхалось, как муха, попавшая в варенье.

После экскурсии по дому Симонетта и Паоло собрали моих любимцев на балконе для группового снимка. Я изобразил перед объективом любезную улыбку.

– Нет, нет, – сказала Симонетта. – Не улыбайтесь. Так вы не произведете впечатления. Постарайтесь изобразить настоящего англичанина.

Я припомнил знаменитое байроновское «выражение лица», которое он напускал всякий раз, когда позировал художнику. Поднял подбородок, опустил уголки губ и устремил надменный взгляд на Неаполь.

– Прекрасно! – крикнула Симонетта и принялась щелкать затвором фотоаппарата.

Когда она сфотографировала нас в разных частях дома, Паоло объявил, что непременно должен вернуться на работу, и, не успел я сообразить, что происходит, мы с Симонеттой остались на балконе одни. Мгновение она смотрела на меня со странным сочувствием.

– Надеюсь, вы не будете возражать, – мягко сказала она,– если я вас спрошу, что с вами, синьор?

– Что вы имеете в виду?

– Все те таблетки в спальне… – Я промолчал, стыдясь этих свидетельств смерти и возраста. – Простите. Мне не следовало спрашивать.

– Не беспокойтесь. Пустяки. Ничего серьезного.

– А, понимаю. – В ее взгляде по-прежнему читалось участие – я ее явно не убедил.

Чтобы скрыть смущение, я сходил за минеральной водой, мы не спеша пили и покуривали. Симонетта курила изящно и, пуская дым, поднимала острый подбородок.

– Значит, вы тут живете совершенно один?

– Да. Недавно разошелся с женой.

– Поэтому вы покинули Англию?

Я пожал плечами, стараясь подражать ее спокойствию.

– Отчасти.

Мгновение я стоял, любуясь ее профилем; она смотрела на город. Казалось, кровь кипит у меня в жилах, но лицо Симонетты, когда она повернулась ко мне, было безмятежно.

– Вы выбрали красивое место, синьор. – Она посмотрела мне прямо в глаза. – Оно прекрасно вам подходит.

Когда я наклонился к ней, чтобы поцеловать, легкий ветер с залива поднял прядку ее волос. Поцелуй длился мгновение. Прохладный кончик ее языка пробежал по моему быстрей язычка ящерицы, и я тут же оторвался от нее.

– Простите, – я уставился в пол, чтобы откашляться, но потом понял, что не могу поднять глаз. – Думаю, вам лучше уйти.

– О'кей. – Она вновь была беззаботна и невозмутима. – Как скажете.

Я в отчаянии следил за тем, как она собирает свои вещи. Потом проводил ее, смущенный, молчаливый, до машины. Присутствие Элен ощущалось сильней, чем обычно. Это абсурдно, но я чувствовал вину за тот мимолетный поцелуй на балконе, словно еще был женатым человеком, над которым довлеет не столько страх, сколько долг.

Прежде чем тронуться, Симонетта опустила боковое стекло и улыбнулась мне.

– Не беспокойтесь. Думаю, я напишу очень благожелательную статью о вас, Scrittore.

Вновь оставшись один, я вернулся на балкон. День был совершенно безветренный. Солнце ползло по тихому морю. Зной, казалось, звенел у меня в ушах. В первый раз я понял, до какой степени дом с его заросшим, запущенным садом, его жалким великолепием, его помпезной атмосферой пустоты и отчаяния – символ моей души.

Статья вышла в должное время и создала мне репутацию местного героя, эксцентричного англичанина, живущего на холме. Я неожиданно обнаружил, что чуть ли не все знают меня. Я не ожидал, что статья возымеет такие последствия, но думаю, тысячи неаполитанцев и без того обращали внимание на меня, разъезжавшего в своей английской машине с шимпанзе, сидящим рядом со мной, и бульдогом на заднем сиденье. Мой дом скоро стал популярным у туристов. Люди парами или небольшими группами приезжали на холм и выстраивались вдоль ограды, словно перед разрушающимся Букингемским дворцом на материке. Постоянно кто-нибудь торчал у ограды, прижавшись к ржавым прутьям, глазея на виллу и сад. Взрослые, держа детей на плечах, становились на цыпочки, все тянулись, пытаясь разглядеть через заросли моих гуляющих павлинов, шимпанзе или самое невероятное из них существо – миллионера-затворника. Несомненно, все они использовали таинственного чужестранца, чтобы сочинять собственные небылицы в соответствии с тем, что подсказывало им воображение, изображая его или великаном-людоедом, или заколдованным принцем. По сути, молчаливая фигура, беспрерывно курящая на балконе или скользящая в темноте за высокими окнами, как призрак из более славного прошлого палаццо, не вызывала в них неприязни. Откуда им было знать, как они усугубляют во мне чувство одиночества и безысходного отчаяния.

В следующий раз, когда я увидел родителей Паоло, я решился пригласить их к себе на ужин. Они, похоже, с удовольствием приняли предложение и крикнули с балкона, что с радостью придут. Я убедился, что дети, которые, пока мы разговаривали, набились в машину, крепко держатся, и медленно тронулся с места.

Пригласив родителей Паоло, я тут же пожалел об этом. Мысль, что придется принимать кого-то у себя, лишила меня покоя, к тому же не было желания заниматься готовкой. Хотя в прежние времена, в Англии, мне обычно нравилось готовить, с тех пор как я приехал в Италию, я столовался исключительно где-нибудь вне дома. И причиной тому была не лень и даже не депрессия. По правде говоря, я боялся готовить, потому что знал: это напомнит о том, как дома я после работы стоял на кухне и резал овощи и прочее и болтал с Элен в ожидании Росса.