Александр Бушков - Стражи

Башня… Башня, пронизанная насквозь высоченным столбом желто-багрового пламени, на миг приподнялась над землей, стала заваливаться, рассыпаясь на куски, причудливыми обломками разлетелось решетчатое полушарие.

Поручик смотрел на все это с усталым злорадством. Он подумал, что этакое зарево, конечно же, видят сейчас в Нортбридже — большинство тамошних обитателей, конечно же, десятый сон смотрит, но вот мистер Хамфри, ручаться можно, торчит сейчас у окна, выходящего на северо-восток, на старую Шосберийскую дорогу. Уж он-то догадывается, что к чему, будет о чем порассказать…

— Ну вот… — начал генерал, поворачиваясь к нему.

И его речь вдруг оборвалась странным скрежетом, треском, пронзительным визгом, как если бы царапали железом стекло. Лицо генерала, пульты и экраны — все внезапно заколыхалось, невероятно искажаясь, теряя форму, превращаясь в мельтешение разноцветных пятен…

Неодолимая сила поволокла поручика куда-то во мрак.

Эпилог

ВЕСЕЛЫЕ, НЕ ХМУРЫЕ, ВЕРНЕМСЯ ПО ДОМАМ…

То ли он умирал, то ли его рвало на куски, невидимые лапищи, вцепившись, тащили в разные стороны. Перед глазами то падал непроницаемый мрак, то заставляли жмуриться разноцветью вспышки, вроде бы его вертело вверх ногами, раскоряченного, беспомощного, не способного и пальцем шевельнуть. Болтало, переворачивало, швыряло… А может, все только казалось… Это ни с чем нельзя было сравнить и описать не удалось бы.

И вдруг все кончилось, словно повернули выключатель. Он плюхнулся с небольшой высоты, не так уж и ушибся — но от неожиданности показалось, что свалился с головокружительной высоты на толстую броневую плиту, отшиб все внутренности и вскоре отдаст Богу душу…

Помотал головой, моргая и озираясь. Попробовал пошевелиться — получилось. Нигде не болело, кажется, он все же оказался невредим. И не было никакой броневой плиты, он лежал на перерытой, взрыхленной земле, набившейся в волосы, слегка присыпавшей ноги. Над головой простиралось чистое голубое небо, вокруг стояло летнее тепло, явственно тянуло горелым, острые запахи поневоле заставляли вспомнить определение «химические». Словно случился пожар в аптеке или научной лаборатории и разнообразнейшие снадобья, загоревшись, создали резкий, бьющий в ноздри букет из десятка одинаково неприятных запахов.

Заставив себя приподняться, он присел на корточках в неуклюжей позе, упираясь кулаками в землю, мотая головой, чтобы вытряхнуть из волос густую пыль. Нигде не болело, не видно крови, не ощущается переломов и ушибов — но китель, шаровары, сапоги — все покрыто хлопьями гари, издававшей тот самый резкий химический запах. И точно, выбросило… Куда?

Он огляделся, преодолевая легкое головокружение. Слева возвышался глухой деревянный забор из старательно сколоченных досок — знакомый забор… А далеко впереди виднелись дома с зелеными крышами, которые он тоже узнал без труда — расположение батальона. Он очутился метрах в ста от крайних домов, на территории полигона. Вот только когда?

Стояла пронзительная, покойная тишина. Он сидел на куче перепаханной каким-то очередным испытанием земли, и на лице у него играла широкая бессмысленная улыбка. Вряд ли кто-нибудь еще переживал такое потрясение, какое охватило его, когда он осторожно вытянул клинок и прочитал надпись на лезвии: «Полковнику Аркадию Петровичу Савельеву за особые заслуги. Девятьсот третий год». Впереди было еще пять лет, чтобы полковник получил генеральские погоны и вступил в командование гвардии Гатчинским саперным батальоном. Ничего удивительного, что генерал… что он не представился себе — прочитав командировочное предписание, моментально все понял…

От кого-то он слышал, что человек, увидев самого себя со стороны, не сразу и догадается, что это он и есть. Оказавшись перед зеркалом, мы опять-таки неосознанно меняем лицо, придаем ему выражение, которое нас бы устроило, отвечало бы нашим представлениям о себе. А если увидеть себя со стороны — совсем другое. Что уж говорить о казусе, когда видишь самого себя, но постаревшего на четверть века? Нипочем не узнать, даже по голосу — наш собственный голос опять-таки звучит в действительности чуточку не так, как мы его сами слышим.

Быть может, он оказался единственным человеком, точно знающим свою судьбу на двадцать пять лет вперед — о чем, конечно же, не узнает ни одна живая душа. И, если подумать… Он знает лишь некоторый итог — а вот собственная жизнь на протяжении этой четверти века, конечно же, остается тайной.

Ничего удивительного, что генерал откровенно о нем беспокоился, ограждая от излишнего риска: ведь прежде, в собственном прошлом генерала, вовсе не было визита в грядущее к самому себе. И никто не мог сказать, как все обернется. Заковыристые переплетения, смятенно подумал Савельев. Выходит, я ухитрился спасти от смерти самого себя? Ситуация… И, если все прошло согласно прогнозам ученых, линия времени вернулась к нормальному течению, и, получается, ничего этого не было — его разговоров с генералом, общения с самим собой… Генерал о нем просто-напросто ничего теперь не знает, ничего и не произошло… Все же Время — невероятная, удивительная штука…

Когда?

Он встрепенулся, поднял голову. От крайних домов к нему бежали люди в военных мундирах, и, опережая их, неслись несколько всадников, они придерживали коней на перепаханной равнине полигона, но все равно оказались далеко впереди.

Спохватившись, вспомнив об офицерском достоинстве, он поднялся на ноги, стоял, чуть покачиваясь, отряхивая с кителя и лица противную гарь. Всадники разомкнулись, осторожно стали объезжать его с двух сторон — и вдруг подхлестнули коней.

Поручик стоял, выпрямившись. Всадники подъехали вплотную. Унтер Рахманов, смекалистый грамотный татарин, кубарем слетел с седла, ошеломленно уставился на поручика:

— Жив, Аркадий Петрович? Пламя стояло до неба, ай-яй, до облака! Такой пламя, такой жуткий… А ты целый…

Он прекрасно изъяснялся на русском, но сейчас, вне себя от изумления, коверкал речь, качал головой, бормотал что-то по-татарски, и поручик его понимал через пень-колоду, потому что меж языком шантарских татар и казанских есть немало общего: огонь до неба, диковинное разноцветное пламя, неведомо как потухшее вмиг.

Устало улыбаясь, он смотрел через плечо тараторившего свое унтера. Офицеры бежали к нему, вздымая песок и пыль, что-то крича и махая руками, теряя фуражки и не обращая на это внимания. Увидев среди них штабс-капитана Маевского, он понял, что выиграл бой. Что все теперь правильно.