Карина Демина - Внучка берендеева в чародейской академии

Все как всегда, разве что наставник лютует паче прежнего. Да и не он один. Кажный норовит побольше знаниев в головы студиозусов впихнуть, и оттого головы эти гудят со страшною силой. Мне он боле родные Барсуки не снятся, все болей чертежи Люцианы Береславовны да звери земель дальних, по которым к концу недели обещали нам работу проверочную устроить… и к ним — заклятья малосильные, простого плетения… и дорожка… и наставник, который пальцем грозился, потому как вновь бегла я вполсилы, тряским бегом.

Только коса по заднице и хлопала.

Неудивительно, что с этакое учебы я разом про Еську и забыла. Да тут не то что про охальника энтого, тут свое имя запамятовать недолго. Царевичи и сами бледными ходили с недосыпу, Лойко Жучень и тот поутратил прежнее спеси, Игнат вовсе сник, а Кирей убавил пылу. Один Илья в науках был, что рыба в воде.

Учил.

И поучал. Он хороший хлопец, негордый. И как увидел, что маюся я с заклятием щита первое ступени — вот не выходило у меня пальцы так выкрутить, чтоб этот щит держался, у меня ж пальцы обыкновенные, а не без костей, как у некоторых, — так и сподмогнул.

Объяснил, значится, что и как.

А Лойко только и буркнул:

— Нашел, перед кем распинаться. Если она элементарное освоить не способна, то и делать ей тут нечего.

Как обидно мне стало… не способная? Может, оно и так, а может, что и иначе. Вона, как Илья объяснил, так и способная стала. А Люциана Береславовна, небось, до объяснениев не снисходит. Цедит сквозь зубы, что в книгах, мол, все ясно сказано. Ага… может, ежели кого с младенческих годочков учили, чем третья позиция от второй верхней отличается, оно и понятно, да только у меня подобных наставников не имелося…

И да, страшно, потому как прав Лойко.

Ныне все простое, и хлопцы на раз справляются, а я… я кажный день мучаюся, пыхчу, кручу руки и так, и этак, а оно через раз выходит, да и то криво. А как оно дальше будет, когда настоящая наука пойдеть? Ох, не сдюжу я… или сдюжу?

Видать, мысли сии на моей физии явственно проступили, коль Ильюша вздохнул и ответил:

— Ты не прав, мой друг.

Он говорил редко, уж не знаю, нравом ли был молчалив, аль опасался лишнего слова сказать ненароком, да только каждое было золотом.

— Чего? — Лойко нахмурился, он-то в последние седмицы мрачен ходил, недоволен, не ведая, на кого недовольствие сие выплеснуть.

— Того, что нам с Зославой еще учиться…

— Нет, если ее отчислят.

— Для отчисления нет причин. — Илья разминал пальцы, и то диво, были они тонкими, белыми, будто девичьими, хотя ж никто не посмел бы в лицо сказать боярину такое. А плетения у него выходили знатными, его и Фрол Аксютович, заглянувший как-то будто бы по делу, похвалил, сказал, что выучка чуется. — У Зославы очень высокий потенциал…

Повыше, нежели у Лойко, и дело дивное, мне сие было донельзя приятственно, хоть в чем-то да уела я боярина. А он лишь зубами скрипнул, не знаючи, чего ответить.

— Поэтому, если и вправду возникнут проблемы, то назначат дополнительные занятия.

Он говорил о том спокойно, равнодушно даже.

А я разом успокоилася. Не прогонят… вот Илье верю, что не прогонят… Лойко ж выругался. А ругался он знатно, с душою. И выходит, что крепко душе этой я поперек стала.

— У нас с тобой есть преимущество, однако гордиться здесь совершенно нечем, — Илья пальцы сложил… первая позиция?

Или вторая верхняя?

Божиня милосердная… их всего четыре, а я запомнить не могу! Нет, по картинкам-то помню, а вот чтобы так и самою… скрутить мизинчик к большому, а средний выставить… да, первая. Ежели подогнуть, то была бы вторая нижняя. А коль безымянный крючочком согнувши отвесть, то вторая верхняя.

Умаюся, пока выучу.

— Заслуга в том наших учителей.

— И охота тебе, Ильюшка… — Лойко хотел добавить еще чего-то, навряд ли доброго, да только рукой махнул, мол, делайте, чего вам надобно.

— Нам с ней учиться. Это первое. И не только учиться, нам и практику вместе проходить. А там всякое случается…

— Думаешь…

Илья плечами пожал. Вот и любопытственно, вроде бы и при мне говорили, и языка я разумела, а все одно ничего не поняла.

— Уж больно случай удобный… Зослава, не растопыривай пальцы так широко. Аккуратней… вот смотри…

Он руки встряхнул.

— Начинай с основы… первая позиция… правильно, пальцы держи плотно. Представь, что ты камушек зажимаешь…

— На, — Лойко камушек и протянул, махонький, с горошину. А к нему еще два. — Засунь здесь и здесь, не позволяй вывалиться…

И надо же, диво, говорил не сквозь зубы, а почти нормально. С камнями оно и вправду легше пошло, я только и думала об том, как эти камни не выронить. А они еще и скользкими оказалися…

— Это самое простое, детское упражнение, — сказал Илья, когда Лойко ушел. — На самом деле ничего тут нет сложного. Надо лишь руки поставить. Это как на клавикордах играть. Сначала мучишься, пока руки к инструменту привыкнут, а потом уже не думаешь, они сами собою работают.

Что такое клавикорды, я спрашивать постеснялася, решит, что я совсем дикая.

— Ты с камушками ходи. Неделя-другая, и привыкнешь. Потом и вовсе на уровень рефлексов станет.

— Чего?

— Ничего, Зослава… научишься.

Научусь, тут я ему поверила. И осмелевши — вот перед Ильею я робела, незнамо отчего, он-то со мною завсегда вежливый был, — спросила:

— А чего на практике будет?

— Может статься, что и ничего не будет, — ответил он, выплетая узор, каковой я сама, мыслится, никогда-то плести не научуся. Глядеть на то интересно, пальцы шевелятся, выводят одну фигуру за другою, и ежель приглядется, иным, особым манером, то и видны становятся полупрозрачные нити силы. И сам узор, тонкий да красоты дивное. — Отправимся в какое-нибудь село захудалое, поживем там месяцок, погоняем крыс и лесную нежить, если еще будет она… а потом назад.

— А может статься…

— А может статься, что в местных лесах не только нежить ждать нас будет. Но ты, Зослава, не бери в голову… это я так…

Ага. И так, и этак, и чуется мне, что будет энта самая практика развеселою. До того развеселою, что как бы вусмерть не увеселиться. Ну да мое-то дело малое — учиться, пока учат. Глядишь, и выйдет чего… коль доживу.

С Еською же вышло так…

…мыльни нашие, общежитиевские, в подвалах устроены были. И ходили туда все, не глядючи на звание, потому как в комнатах, будь ты хоть самою важною боярынею, стояли лишь тазы с кувшинами. А в тазу, конечно, помыться можно, да только удовольствия от того мытия не будеть. То ли дело мыльни. Я этакой роскоши и в старостиной бане не видывала, а уж ее-то всем миром ставили.