Эликсир сущности (СИ) - Алекс Рудин
— Ты прав, — вздохнул Миша.
Махнув рукой, он решительно направился в зрительный зал. И в этот момент задребезжал третий звонок.
— Идемте, Александр Васильевич!
Екатерина Муромцева подбежала ко мне и за руку потащила меня в зал. Билетер в белых перчатках пропустил нас, не сказав ни слова.
Зрители с шумом рассаживались по местам. Я с любопытством огляделся — в Старом Театре я был впервые.
Огромный зрительный зал представлял собой потрясающее сочетание роскоши и бедности. Кресла были обтянуты кроваво-красных бархатом, но местами плотная ткань облезла и вытерлась. Прямо над партером, на толстых золоченых цепях висела устрашающих размеров люстра с тремя ярусами магических ламп. Огоньки в лампах подрагивали, напоминая пламя свечей.
Я поежился, представляя себе, что будет, если цепи не выдержат тяжести этой люстры.
Над заполненным до отказа партером словно скальные выступы нависали тяжелые балконы — тоже полные зрителей. По сторонам тянулись ложи для почетных гостей. В одной из них я заметил благородную шевелюру господина Марио Кастеллано.
Муромцева провела меня к нашим местам — в четвертом ряду, прямо напротив сцены.
Передо мной сидел Прудников — он то и дело крутил головой по сторонам, отслеживая, как ведут себя его подчиненные. Свет люстры падал на его блестящую лысину и прыгал по ней веселыми зайчиками.
Рядом с Прудниковым, держа спину абсолютно прямо, сидела Зинаида Семеновна.
— Зачем вы, все-таки, меня позвали? — шепотом осведомился я у Муромцевой.
— В благодарность за то, что вы помогли Спиридону, — быстро ответила Муромцева.
Слишком быстро, на мой взгляд — ответ она явно заготовила заранее. Но я не стал высказывать свои сомнения вслух.
— Представляете, Кастеллано снял Спиридона с роли! — возмущенным шепотом продолжала Муромцева. — Сказал, что если он отлеживается в госпитале, то пусть играет Удашев.
— Резкое решение, — согласился я. — Но его можно понять. Спектакли должны идти.
— Он мог бы оставить роль за Спиридоном, — прикусила губу Екатерина. — Пусть бы Удашев пока дублировал. Спиридон играет в сто раз лучше, вы сами так скажете, когда увидите!
Она невольно повысила голос, и ее слова долетели до тещи Прудникова. Зинаида Семеновна неторопливо обернулась и смерила Муромцеву уничтожающим взглядом. А затем сочувственно кивнула мне.
Муромцева недобро зыркнула в ответ, но Зинаида Семеновна уже отвернулась.
— Как себя чувствует Спиридон? — спросил я, чтобы переменить тему.
Муромцева отчего-то покраснела.
— Хорошо. Целители говорят, что нас скоро выпишут… То есть, его…
Она снова прикусила губу.
— А, ладно! Все равно вы узнаете. Антон Григорьевич разрешил мне пока жить в госпитале.
Она говорила про целителя Макарова.
— Это хорошо, — кивнул я, сдерживая улыбку.
Значит, за Ковшина можно было не беспокоиться.
Тем временем на сцену медленно опустили длинный балкон. Вырезанные из фанеры перила удачно копировали итальянский стиль, а задник сцены был раскрашен под каменную кладку. Получилось похоже — кое-где на бутафорском камне даже зеленели пятна мха.
Балкон загадочно покачивался в метре от сцены. Чуть слышно поскрипывали натянутые тросы.
Публика встретила появление балкона громкими аплодисментами.
— Почему балкон так низко? — с любопытством спросил я у Муромцевой.
— Джульетта уши прожужжала режиссеру, что боится упасть, — презрительно фыркнула Муромцева. — Пришлось господину Кастеллано переделывать всю сцену. Теперь влюбленные целуются и пьют вино.
— Удачное решение, — рассмеялся я.
На сцене, стараниями бутафоров, и впрямь появился столик с двумя бокалами. Столик был замаскирован под каменную цветочную вазу.
Магические лампы потускнели. В зале сгустился сумрак, а потом настала полная темнота.
Зрители снова захлопали.
Софиты осветили сцену, и на ней появился Удашев в костюме Ромео. Я удивленно хмыкнул. Грим Удашева был великолепен, актер выглядел юношей. Движения его были порывистыми и упругими, как у молодого человека.
— Браво! — гулким шепотом сказала теща Прудникова и оглушительно захлопала в ладоши. — Браво, Алексей!
В руках Удашев держал бутылку вина. Элегантным движением он поставил ее на замаскированный столик и влюбленным взглядом посмотрел на пустой балкон.
— Видели?
Муромцева в порыве чувств дернула меня за рукав.
— Он сам вынес бутылку! Никому не доверяет!
— Разумно, — усмехнулся я. — После случая с Ковшиным я бы даже кофе в вашем буфете поостерегся пить.
— Это ему не поможет! — зловещим шепотом заявила актриса.
Я изумленно посмотрел на нее.
— Что вы затеяли?
— Ничего, — тут же опомнилась Муромцева. — Давайте смотреть спектакль.
Если до этого разговора спектакль казался мне довольно средним, то теперь я смотрел с неослабевающим интересом, стараясь не упустить ни единой мелочи.
Тем временем на сцену вышли еще два актера в бархатных камзолах и узких штанах. Старательно не замечая замершего возле вазы Ромео, они принялись громко обсуждать его пылкую влюбленность. Зал сочувственно слушал.
Поговорив минут пять, актеры сошлись на том, что Ромео окончательно обезумел. Довольные этим выводом, они удалились со сцены.
Зазвучала музыка. Вспыхнули прожектора. В перекрестье лучей на балконе появилась Джульетта. Я узнал в ней хорошенькую Марию — любовницу режиссера Кастеллано.
Музыка взлетела к высокому потолку и неожиданно смолкла.
— Ромео! — воскликнула Джульетта, красиво заламывая руки.
— Я здесь, любовь моя! — ответил из-за вазы Удашев.
Влюбленные обстоятельно щебетали о своей неземной страсти. Ромео утверждал, что готов отказаться от своей фамилии, только бы жениться на Джульетте. Джульетта отвечала ему взаимностью, то скрываясь во мраке, то снова гордо появляясь в свете лучей. Напряжения добавлял голос кормилицы, которая то и дело окликала Джульетту, не давая влюбленным спокойно поговорить.
Теща полицейского следователя Прудникова растроганно всхлипывала, утирая слезы платком, а я проклинал Шекспира, который не мог сочинить сцену покороче. Что-то явно назревало в полумраке притихшего театрального зала.
И назрело.
Убедившись в искренних чувствах Джульетты, Ромео наполнил бокалы. Вино красиво заискрилось в свете ламп. Его соломенно-желтый оттенок напомнил мне янтарный цвет эликсира сущности.
Бокалы соприкоснулись, и над залом поплыл тихий хрустальный звон.
— Пусть обвенчает нас монах Лоренцо! — громко объявил Удашев и осушил бокал.
— Да! — пронзительно закричала Муромцева, вскочив с места. — Да! Это тебе за Спиридона!
Пораженный ее выходкой зал зашумел. Зрители оборачивались, пытаясь понять, что случилось. Кто-то не к месту захлопал, решив, что все происходящее — гениальная задумка знаменитого режиссера.
Лицо Удашева менялось. Оно на глазах постарело и вытянулось. Губы надменно скривились, а на носу проступила характерная горбинка.
— Это же князь Гостомыслов! — удивленно пробормотал я себе под нос.
Но следователь Прудников меня услышал и не растерялся.
— Взять его! — скомандовал он полицейским.
Разоблаченный Удашев швырнул бокал в Прудникова и кинулся бежать в темноту кулис. Полицейские, грохоча сапогами, бросились за ним. Зрители вскочили, кто-то пронзительно засвистел.
— Занавес! — громко стонал в ложе Кастеллано. — Мадре миа,
