Генри Олди - Баллада о кулаке

Змееныш сам удивлялся своей уверенности, что все это — от рук Восьмой Тетушки и бритой головы лазутчика до болезни государя Юн Лэ и немигающего глаза над головой — звенья одной цепи.

И цепь эта все туже обматывает Поднебесную.

— Я уже договорился с лодочником, — сказал преподобный Бань, выходя во двор.

Змееныш, спускавшийся следом, только поправил на плече дорожную котомку и покорно кивнул.

Ощущение слежки не пропало, а даже, наоборот, усилилось и давило на плечи гораздо хуже той же котомки.

Но никакой видимой опасности по-прежнему не наблюдалось.

Во дворе, рядом с пустыми повозками, хозяин постоялого двора во всю глотку торговался с синьганскими купцами. Последние уже успели на корню сдать весь свой товар местному перекупщику, получив барыш меньше, чем хотелось, но больше, чем предполагалось; вчерашней ночью удачная сделка была изрядно спрыснута, опустошено немереное количество чайничков с вином, часть барыша осела в рукавах нингоуских «красных юбок» — и можно было со спокойной совестью ехать дальше, пытать счастье купеческое.

Лодка, о которой говорил преподобный Бань, была нанята именно купцами. И теперь они договаривались с толстячком хозяином о цене за повозки и за тягловых волов. Договаривались, по всей видимости, давно и успешно — а шумели и рядились просто так, по привычке.

Что за торговля без крику и попыток хоть в чем-то надуть ближнего?

Змееныш подошел к колодцу и зло сплюнул: колодезный ворот валялся рядом со срубом. Зато крепежной цепи нигде видно не было. Бородатый коротышка-слуга, собравшийся чинить «кланяющегося отшельника», при помощи которого из колодца добывалась вода, куда-то делся, бросив работу на половине; и за водой надо было снова подниматься наверх.

Или идти на кухню и просить длинноязыких поварих.

Преподобный Бань, в свою очередь, подошел к купцам и хозяину, собираясь уточнить у владельцев повозок (уже бывших владельцев): если они вчера спьяну не возражали против попутчиков-монахов, то не будут ли возражать сегодня, на гудящую с похмелья голову?

Змеенышу было ясно, что преимуществами своего положения и грамотами тайной канцелярии, способными сделать покладистыми кого угодно, преподобный Бань пользоваться не собирается.

Что еще раз укрепило лазутчика в уверенности: его наставник подозревает, что путь в Столицу отнюдь не будет усеян лотосовыми лепестками, и в особенности — для людей всемогущего Чжан Во.

Который вскоре вполне может стать бывшим всемогущим...

Хотя, если не для чужих ушей, — Сыновей Неба много, а тайная служба одна!

«Для чего ж тебе я понадобился?» — обеспокоенно подумал Змееныш Цай.

То, чего он не понимал вначале, всегда на поверку оказывалось для лазутчика самым неприятным.

Неподалеку, рядом с коновязью, лежал прямо на песке один из купеческих возниц: простоватого вида парень с мозолистыми ручищами. Синюю кофту-безрукавку он нацепил прямо на голое тело, штаны забыл надеть вовсе, зато голову повязал цветастой косынкой, явно только вчера купленной. Прошлой ночью парень сильно перебрал — и винца, и певичек, — а значит, сегодня лежание на солнцепеке, по всем признакам, не должно было бы способствовать улучшению его самочувствия. Змееныш приблизился к вознице, заботливо тронул его за бугристое плечо, потом прикоснулся кончиками пальцев ко лбу...

Лоб был холодным.

Пальцы Змееныша быстро пробежались по шее парня. — нет, ни одна из жил не пульсировала.

Возница был мертв.

— Эй, — заорал лазутчик, пытаясь привлечь внимание купцов, — эй, почтенные! Куда ж вы смотрите?! Вам не повозки продавать надо, вам...

«Вам место на кладбище покупать нужно», — хотел добавить Змееныш.

И не успел.

Ручища парня дернулась, раздавленным крабом поползла по песку, шевеля почему-то всего одним пальцем — указательным; замерла, опять двинулась, палец ковырнул песок, выгребая бороздку, другую...

Под ноготь воткнулась щепка-заноза; и эта мелочь вдруг заставила сердце Змееныша забиться вдвое чаще.

Хотя бы потому, что лицо парня по-прежнему оставалось лицом спящего или мертвого.

— Чего буянишь? — недовольно отозвался ближайший купец, прищуриваясь. Глазки у купца были такими мутными и окруженными после веселой ночки такими синячищами, что казались бельмами. Бельмастый еще раз недовольно оглядел Змееныша с головы до ног, не удостоив своего возницу даже словом, и повернулся к Баню.

— Вы б, наставник, угомонили вашего служку! — брюзгливо сообщил бельмастый. — Что ж это он, в самом деле, на честных людей кричит! Будда небось не учил язык распускать!

Но Змееныш уже не слушал купца.

Он с неподдельным ужасом следил за указательным пальцем парня. Тот за это время успел очертить на песке круг около локтя в поперечнике; и теперь белесый ноготь ковырялся внутри круга.

Иероглиф.

Другой.

Третий.

Сразу два подряд; старое головастиковое письмо, каким уже давно никто не пишет, даже мастера каллиграфии, способные на вкус отличить степень бархатистости туши; иероглиф, другой, третий...

Цзин, жань, жань, цзин, цзин, жань, цзин.

Чистое, грязное, грязное, чистое, чистое, грязное, чистое.

И, наконец, веки возницы дрогнули и раздвинулись.

Из глубоко утопленных глазниц на Змееныша смотрела темень Лабиринта Манекенов, в которой что-то ворочалось.

Лазутчик жизни отшатнулся, так и не успев осознать: примерещился ему сухой треск, какой бывает от столкновения дерева с деревом или с рукой, похожей на дерево?

А ручища возницы медленно выползла из круга, мозолистая ладонь легла на валявшийся неподалеку колодезный ворот; дубовая махина; окованная вдоль оловом, приподнялась, оторвалась от песка...

И с маху ударила Змееныша по правому колену.

Попади ворот по живому — опираться лазутчику на костыль до конца его дней!

— Сдурел?! — Змееныш резво отпрыгнул назад, с испугом глядя на садящегося парня, — Эй, удалец, ты живой или... какой?!

Вместо ответа ворот вновь ринулся к колену лазутчика.

Но в воздухе закатным облаком мелькнула оранжевая кашья, и обе сандалии преподобного Баня опустились точно посреди ворота, прибив его к песку, как сильный дождь прибивает пыль.

— Если мой спутник чем-то не угодил вам, я искренне прошу прощения вместо этого невежи! — Бань явно хотел сказать что-то еще, но осекся, во все глаза разглядывая возницу. А не вовремя оживший парень не обратил внимания ни на удивительное появление монаха, ни на собственный промах — ворот зашевелился на песке, попутно стерев часть круга и два иероглифа «жань», после чего опять стал подниматься.