Вениамин Шехтман - Инклюз

Целыми днями он лежал и либо спал, либо ел, то, что принесла Нарга. А по ночам бродил по лагерю, чем, наверняка, навлекал на нас лишние подозрения. Однако никто ему в его изысканиях не препятствовал.

Нужды в охоте сейчас у черноволосых не было: мамонт не та добыча, что быстро кончается. И все же, каждый день черноволосые уходили небольшими партиями на промысел, чтобы занять время, получить удовольствие и разнообразить свое меню. Почувствовав, что смогу общаться со спутниками, я немедленно примкнул к одной из таких групп. Мы неплохо размялись, подползая к куропаткам, и пытаясь подбить их камнем или набросить особое изобретение черноволосых: плетенку, утяжеленную понизу, которая, будучи ловко брошенной двумя парами рук, накрывала сразу трех-четырех птиц. Вот только совершить такой роскошный бросок удавалось один раз из двадцати. Тем не менее, в лагерь мы вернулись не с пустыми руками. Каждый нес связку из двух-трех снежных куропаток: птичек некрупных, но очень вкусных.

Я обратил внимание, что, когда мы расстались, к двум парням, охотившимся вместе со мной, подошел старик (тот самый — "художник") о чем-то их расспросил и ушел, явно недовольный полученными ответами. Думаю, он ожидал, что на охоте я воспользуюсь своим талантом оборачиваться зверем. Что ж, я знал, что он этого ждет, и без какого-то плана по чистой прихоти решил избегать оборачиваться без крайней, прямо-таки жизненной необходимости.

В доме меня ждал сюрприз. В кое веки Браа отсутствовал. Зато Нарга была здесь, она выкладывала дрова в очаге так, чтобы они не раскатывались, даже прогорев напополам, и не сыпали искрами на шкуры-подстилки. Увидев в моих руках куропаток, Нарга обрадовано хлопнула в ладоши, воскликнула и, забрав у меня птиц, проворно их ощипала. Когда она, насадив куропаток на ветки, склонилась над забитым пышущими углями очагом, я почувствовал то, что со времени начала нашей экспедиции как-то отошло на задний план и мудро не тревожило меня в обществе Браа и Пырра, да и потом, когда к нам присоединилась Иктяк. Это чувство не проявляло себя в том объеме, который был бы совершенно не удивителен в моем случае — сильного здорового охотника. К чему ходить вокруг да около? Стоило Нарге склониться пониже, как я скинул шкуру овцебыка, в которой ходил на охоту, задрал оленью шкуру, обернутую вокруг бедер Нарги, и, когда ее плоть и мою разделяла только наша собственная шерсть, проделал нечто, что устранило и эту преграду.

Нарга уронила куропаток в угли и заурчала от удовольствия. А я, держа ее одной рукой за плечо, а второй за грудь, выплеснул в серии мощных и быстрых движений все накопившееся за время моего отсутствия в неандертальской "семье", где женщины и мужчины еженощно радовали друг друга. Нарга обмякла и повалилась на мягкий мех, служивший мне покрывалом. Потянула меня за собой, и мы какое-то время тискались, смеялись и терлись носами. Время это было недолгим, поскольку вскоре я уже мог, а она хотела. Вошедший в дом Браа тихо сел к нам спиной, и, спасши от обугливания куропаток, занялся стряпней, не мешая нам получать удовольствие от того, что наши тела стали едины.

В этот день Нарга никуда не ушла, а заснула возле огня. Заснул и я, довольный и сытый в любом смысле этого слова. Но спал недолго: только до момента, когда Браа разбудил меня особым, используемым только на охоте, когда надо проснуться быстро и бесшумно, способом. Он поманил меня за собой к выходу, и, не удовольствовавшись тем, что мы вышли из дома, отвел на порядочное расстояние в сторону.

— Она их. Мы говорим про уход, про Пырра, про лысую — она идет, говорит старику. Помни! — Браа предостерегающе поднял ладонь. Он вовсе не уговаривал меня не иметь с Наргой никакого дела, просто призывал к бдительности. И, вероятно, был совершенно прав.

— Она в доме — говорим о еде, об охоте, какой снег глубокий. Как уйдем, как лысую заберем, только там говорим, где не слышит никто, — предложил Браа и я, естественно, согласился с этой нехитрой конспирацией.

Бегство вдвоем не вызвало бы у нас с Браа никаких затруднений. Обернулись, и только нас и видели. Но это было бы совершенно бессмысленным поступком. Да, мы скучали по нашим. Но ведь среди черноволосых, мы жили даже не на положении пленников, а как равные. Бежать самим — не от чего. А бежать, только чтобы утолить тягу к своим — как-то недостойно двух лучших охотников племени. Мы должны были уйти вместе с Иктяк, да к тому же получить удовольствие, расправившись с тем, кто убил нашего друга. Даже Браа, незнакомый с концепцией мести, вполне разделял мое желание расправиться со стариком, а в идеале — и с кровожадным истуканом. Вот только он не понимал, а я чувствовал, но не мог объяснить, что столб с костями — не более чем передатчик, костюм на вешалке, в который периодически облачается некто, кто и принимает кровавые жертвы.

Зима, между тем, становилась все студеней, все многоснежней. Дни делались короче и скоро совсем исчезнут, оставив ночь полновластной хозяйкой мира до самой весны. Никто не ходит северной ночью через перешеек. Никогда мне не доводилось слышать о таком смельчаке. И у нас не было никакого желания войти в легенды как те, кто совершил это впервые. С побегом нужно было торопиться.

Как ни велик мамонт, а все же многочисленный народ черноволосых приел и его. За исключением той, не самой вкусной и сытной части, что заморозили на черный день. Спорадические охотничьи вылазки не могли насытить все племя, наставало время большой охоты. Как рассказала мне Нарга, последняя охота года всегда была самой масштабной, даже огненный промысел мамонта не шел в сравнение с ней.

Перед наступлением полярной ночи неисчислимые стада карибу откочевывали на юг. Они шли быстро сплошным серым ковром, так плотно и целеустремленно, что гнали перед собой волков и даже медведей. Вот на эти-то, уходящие на юг стада, и охотились черноволосые, запасая обильную пищу на всю зиму.

В охоте участвовало почти все племя. Мужчины били оленей на переправах, лед которых проламывался под тяжестью стад, но карибу двигались вплавь почти с той же скоростью, что и пешком. Женщины здесь же разделывали туши, а старики и дети помогали или мешали всем в зависимости от своих личных качеств. По окончании охоты или, вернее, мясозаготовок, длившихся несколько дней, все поголовно нагруженные мясом и шкурами, возвращались в лагерь. Если же охота была удачней обычного (неудачных охот на памяти черноволосых не было), то наоборот переносили лагерь к мясу.

За то время, что я провел среди черноволосых, я ни с кем, кроме Нарги, не свел дружбы, ни с кем не сошелся коротко. Причиной ли тому моя неприязнь к ним или их темперамент: черноволосые, и так-то мрачноватые люди, не слишком меня привечали, вероятно, из-за моих выраженных неандертальских черт, казавшихся им слишком грубыми, отталкивающими. Хотя Нарга, наоборот, хвалила меня за ширину плеч и мощь рук; то же, что я не так быстроног и изящен, как черноволосые мужчины, ее не смущало. Мой нос вдвое больший, чем у любого в их племени, она тоже находила привлекательным. И часто повторяла, бытующую у них поговорку, о прямой зависимости длины одних частей тела от размера других. Это неправда, иначе Браа, носу и ушам которого позавидовал бы и мамонт, не смог бы ходить — запутался.