Татьяна Мудрая - Мириад островов

Не спасло. Но, может быть, в разы её уменьшило. Нет, так звучит неграмотно. В Вертдоме говорят — во много или в несколько раз.

— Вот если бы мы убили саму убийцу, — продолжала Орихалхо, — тот же Арми убил, — то раскачали бы маховик куда сильнее. Спасибо, ты помешала. Чутьё у тебя звериное.

— В самом деле?

Галина выразила сомнение, однако всё больше верила тому, что ей говорят.

«Не то плохо, что я обтёсываюсь снаружи и делаюсь способна отвечать на вызов извне. Истинная беда — в том, что я начинаю думать, как дикарка. Как представительница первобытной общины. Язычница родом из Средневековья».

Однако штампы здесь не помогали. Этот мирок не желал вписываться ни в какие рутенские рамки.

Со стороны запада границу никто не охранял. Собственно, она началась гораздо раньше и двигалась взад-вперёд вместе с патрулями, а тут словно рыжую полосу в траве отчертили гигантским глиняным карандашом, поставили на неё крошечные глинобитные кубики с чуть пологой крышей — и всё. Поэтому для Галины оказалось слегка неожиданным появление оттуда стражей в высоких шлемах с шишаком и перекрестьем поперёк лица, в кольчугах изящного плетения, поверх которых были надеты короткорукавные панцири из бычьей кожи с рельефным рисунком, напоминающим грудную и брюшную мускулатуру, без юбок самурайско-римского образца, но с тонкими мечами-скимитарами за парчовым кушаком, намотанным в несколько слоёв. Если «лесники» при всей дельности своего доспеха были как бы ремесленниками стычек и сражений, то эти выглядели аристократами, сыновьями лучших семейств.

— Не Хранители. Искусники, — проговорила Орихалхо, объясняя.

— Я думала, все с оружием…

— Те, кто работает на войну и закон, для кого это занятие передаётся с кровью и семенем, — те хранят. А эти просто служат и развлекаются до времени своим служением. Ради того, чтобы отточить искусство владения оружием

— Вырастут — в здешний парламент подадутся? — неловко пошутила Галина.

Орри коротко ответила «Да» и, не дожидаясь требований, полезла доставать визы из и поясного кармана. Протянула со словами: «Улитка поднимается в гору». Тот из представителей золотой скондской молодёжи, который выступал за старшего, принял плоский свёрток, развернул, положил на ловко подставленное колено и начал листать, подсовывая уже прочитанное под стопку и мельком оглядывая лица. Наверное, сопоставляя приметы. Впрочем, отчего же не быть при королевском дворе и живописцу или граверу? Раз уж её саму, Галину. провинциальный двор снабдил чем-то типа японской укиё-э… По зрелом размышлении, немногим менее откровенной, чем они, если смотреть глазами здешних целомудренных иллами.

Пограничник тем временем говорил:

— Моё имя — Эбдалх ибн Навруз Наримини. Ваши — высокие сэнии Гали и Орихалхо, а также ведомый вами отряд новиков. Желаете, как написано в сопроводительных бумагах, проследовать до Сторожевых Вершин. Намереваетесь пройти нашу страну насквозь, как иголка полотно?

— Скорее как улитка виноградный лист, — ответила Орихалхо с полуулыбкой. — Неторопливо и вбирая в себя то знание, которое бежит на нас, подобно зверю.

Очевидно, намёк был оценен по достоинству, потому что юный страж границы на шутку не среагировал и чуть нахмурился.

— Да, кое-то видел подобную сцену через зрительную трубку, — подтвердил он. — Разрешение для убитого здесь же, в общей стопе?

Орри подтвердила.

— А бумаги высокой сэньи Гали бинт Алексийа?

Она полезла за пазуху и вынула пачку, размером едва ли не большую предыдущей.

— Готия? О. И сама её величество молодая королева. И наполовину опальный Орден Езу. Все оставили весомый след, все приняли участие. Можно подумать, не подорожные, а верительные грамоты.

В его тоне послышалась некая ирония.

«Как он смеет так говорить», — подумала Галина. Но отчего-то поняла — раз говорит, то — не смеет. Но имеет полное право.

Юноши-скондцы тем временем без особого официоза столпились, разглядывали пришельцев, должно быть, сличая портретные гравюры в документах с оригиналами. (Галина нимало не сомневалась, что каждого из её спутников снабдили бумагой, в точности такой, как та готийская — разве что чуть попроще.)

Наконец, разглядывание прекратилось. Старший из компании собрал всё воедино, огладил по краям и отдал назад, прежде сделав им некий странный жест — прижав сначала ко лбу, потом к левой стороне груди.

— Вы можете проследовать дальше, но рекомендую остановиться ненадолго и отдохнуть от тягот леса. С высокой рутенской сэньей хотели бы поговорить приватно. Её мнение для нас ценно, в равной мере как и общество.

— Знакомые обороты, — ответила Галина чуть резко, — и не очень приятные. Я уже слышала похожее в городе под названием Ромалин.

— И что — после того с вами сделали нечто дурное?

— Да нет, пожалуй. Это как посмотреть.

Девушка невольно улыбнулась одним краем губ. В самом деле, то весьма сомнительное приключение, которое навлёк на неё Барбе вместе с Орихалхо, издали показалось едва ли не романтичным. Ах, Барбе…

— В таком случае, мы будем рады оказать сэнии гостеприимство от имени тех наших женщин, кои ровня ей самой.

— Однако, — буркнула Орихалхо. — Да не упирайся — иди. Я знаю, в чём там дело, — это почти честь.

Далее продвигались в боевом порядке: впереди Эбдалх, затем Галина, сзади весь их отряд полукровок, а замыкающими — добрая половина стражей границ.

Домики вблизи оказались чуть больше, чем издали, но, судя по числу узких окон со средником, на две-три каморки. Эбдалх — Абдалла, что ли, подумала Галина — со всей учтивостью отворил узкую дверь, Мгновение побалансировал на самом пороге и тихо прикрыл её за спиной девушки.

Неожиданность: зала была четырёхсветной и почти во весь размер дома. Внутри Галине показалось пустовато ровным счётом до тех пор, пока среди толстенных и по видимости дорогих ковров, на которых кое-где возлежали подушки, тусклых бронзовых ваз в пол человеческого роста и гостья не увидела двух женщин, которые заполняли собой всё пространство.

Обширное чёрное одеяние одной и узкое, очень светлое другой дамы с одинаковой резкостью выделялись на тусклом пурпуре густого ворса. «Чёрная толстуха», как её сразу обозначила Галина, была наряжена в балахон тяжелого, маслянистого шёлка и такой же наголовник, выступающий над головой своего рода клином и ниспадающий до бёдер. Тончайшая, как на хорошем клинке, серебряная вязь шла по оторочке, подолу и вокруг узкой щели, откуда смотрели пронзительные глаза. В них тоже серебро, но живое, подумала девушка. Кисти рук, очень белых, с длинными холёными пальцами, не имели возраста. Округлые ногти были подкрашены бледно-сиреневым, глаза чуть подведены лиловым, ресницы тёмным — вот и все выразительные акценты, что были положены на внешность. Фрагмент картины, заключенной в широкое тёмное паспарту.