Влада Воронова - Крест на моей ладони

— Лунная Роза, — машинально перевёл название Роберт. Он заметно побледнел.

— В двадцатом веке община Анрой-Авати жила на территории Лиги, — сказал Грюнштайн. — Сейчас, по слухам, перебралась в Альянс.

Роберт молчал. Весть о реальности существования вампирьей короны его ошеломила настолько, что он даже не мог ни обрадоваться, ни огорчиться.

Что даст вампирам объединение их общин в единое целое, я не представляла, но уверена, что стать всеповелителем ничуть не легче, чем войти в состав Девятки. Никто из членов которой, не смотря на всё их необъятное властолюбие, так и не смог полностью подчинить себе лучшую боевую силу волшебного мира. Кто бы ни стал вампирьим королём, он заполучит огромное могущество, с которым будет вынуждена считаться даже Девятка. Кстати, если правдивы те обрывки сведений о короне, которые есть в Троедворье, то надеть её может представитель любой расы, даже человек. Но вряд ли это случится в ближайшие годы. Экзамен на звание всеповелителя должен быть невероятно сложным и трудным, если аж за семьсот с лишним лет никто так и не смог его пройти. Практически, появление вампирьего короля не более реально, чем легализация волшебного мира. Даже сами вампиры, и те давно разуверились и в короне, и во всеповелителе, стали считать их уцелевшей от средневековья сказкой.

Однако, это не моё дело. И надо поспешить в аэропорт.

В самолёте Грюнштайн и Роберт о чём-то тихо говорили по-немецки, не обращая на меня ни малейшего внимания. Одиночеству я обрадовалась — надо многое обдумать. Ясновидцы из гойдо никакие, тем более из нулевиков, но даже моих куцых способностей хватало, чтобы почувствовать громаду грядущих потрясений. Слишком много накопилось мелких количественных изменений, им давно пора переходить в большие качественные перемены. А такие события без крови и боли не проходят, — как будто в Троедворье их и без того мало. Но оставаться в нынешней ситуации тоже нельзя, она гнусна и омерзительна.

Мучило и другое — чувство, что я нахожусь у истока всех грядущих перемен. И от меня зависит, какими они будут. Люди согласны мне подчиняться, готовы доверить свои жизни, но я не хочу быть вершительницей судеб, мне не нужны ни власть, ни сила. В обоих мирах, и волшебном, и простеньском, полным-полно кандидатов в вожди — могучих, честолюбивых и одарённых, которые полжизни бы отдали за то, чтобы оказаться на моём месте. Вот пусть они и решают, а меня, полную нулевичку во всех отношениях, оставят в покое.

Я включила плеер мобильника и воткнула в уши пуговички наушников. От тягостных мыслей и пугающих предчувствий хотелось спрятаться в музыке, послушать что-нибудь лёгкое и успокаивающее, Моцарта, например. Но открылся плеер на Сашкиной песне:

На счастье и радость

Надежд не осталось,

Жизнь больше не в сладость —

Душа поломалась.

Распластано время

Катком своеволий,

Здесь жизнь — это бремя

Из горя и болей.

А в играх кровавых

Нет правил и чести —

Всесильным в забаву

Безумие мести.

В бессмыслице битвы

Надежд не осталось.

Ни слёз, ни молитвы —

Душа поломалась.

Мы слабы как тени —

Твоя стать иная:

Не клонишь колени

Ты, ложь отвергая.

Но вся твоя сила —

Тщета разговора,

Ни гадко, ни мило;

Ни зло, ни опора.

В трухе пусторечий

Надежд не осталось,

Нас губишь невстречей —

Душа поломалась.

Огонь твой прекрасен —

И манит, и греет,

Но всё же напрасен,

Без пользы истлеет.

И ты станешь тенью,

В бездействии тая,

Живя дребеденью,

Дней скуку считая.

Нам к небу подняться

Надежд не осталось.

В грязи лишь валяться —

Душа поломалась.

Я выключила плеер и невольно прикоснулась к шрамам на ладони. Ось координат, на которой ноль становится точкой отсчёта, главнейшей цифрой и началом начал.

Прятаться от очевидного бесполезно — решение принимать придётся мне и никому иному. Знать бы ещё — какое.

Завтра утром Грюнштайн уезжает, срок его посольства, как и моего командорства, заканчивается. А сегодняшний вечер посвящён тренировкам в кроми. Ходит альянсовец по ней пока неуклюже, но уже вполне прилично, чтобы допустить к проходкам без инструктора.

— Только зачем мне это, — говорит Грюнштайн. — В потайницах ведь нет кроми, только нигдения.

— Лишнего мастерства не бывает, — отвечает Роберт. — Кстати, высокочтимый фон Грюнштайн, когда переходите с основицы прямо в нигдению, минуя кромь, не забывайте — переключаться на срединное восприятие нужно до перехода, а не после.

— И по сторонам смотрите, — напоминаю я. — Только на упырей наткнуться и не хватает. Тем более, что мы на их любимом четвёртом уровне.

Роберт насторожился, а Грюнштайн предупреждение проигнорировал.

— Нина Витальевна, — сказал он, — вы не переменили решение?

— Нет.

— Но почему? Я не понимаю. Троедворье присвоило статус ранговиков обезьянородным, но при этом отвергает волшебные расы.

Я рассмеялась. Грюнштайн посмотрел на меня с удивлением.

— Высокочтимый посол, вы говорите с человечицей, — ответила я.

— Что? — растерялся Грюнштайн. — Но вы ведь волшебница, пусть и нулевого уровня. Волшебница!

— Но волшебница человеческой расы.

Посол окончательно сник. Почему-то Грюнштайн постоянно забывает о моей расовой принадлежности. В голове альянсовца никак не может уместиться тот факт, что простокровки способны волшебничать ничуть не хуже магородных, что среди нас есть не только колдуны, но и кудесники с чародеями. Ему легче внушить себе, что он не в силах распознавать расу собеседника, чем назвать коллегами обезьянышей.

— Высокочтимый посол, объясняю вам ещё раз — я не говорю Альянсу ни «нет», ни «да», потому что вести переговоры о переселении Троедворье будет только с общинами стихийников. Решать свою судьбу должны они сами, а не верховный предстоятель.

Темнело, и Грюнштайн воспользовался случаем разбить неловкую ситуацию, зажёг «светень» не палочкой, как принято в Альянсе, а по-троедворски, щелчком пальцев. Огонёк завис над его левым плечом.

— Опору надо делать не на мизинец, — сказала я, — а на безымянный палец. Так вы экономите микроволш.

— Что можно сотворить из микроволша? — пренебрежительно фыркнул альянсовец.

— Много чего. Например, «троеклинку». Самое употребительное волшебство.

— Что это?

— Магическая наклейка на обычную пулю или наконечник стрелы. При попадании взрывается так, что голову разносит в труху.