Константин Бояндин - Ветхая ткань бытия

И ничего, ровным счётом ничего для разведения костра.

Давным-давно Гость читал приключенческий роман, в котором герои вышли из положения, соорудив импровизированную линзу. Да только нет ни пары часов, ни любой другой подходящей вещи. Путешествие будет весёлым.

Хотя, подумал Гость устало, может, и не придётся разжигать костра. Всякое может случиться.

Сон пришёл быстро. А когда он проснулся, незнакомое звёздное небо подозрительно разглядывало его тысячами глаз.

Путь до южных островов архипелага Хеверт оказался до отвращения спокойным. Монах молчал всю дорогу, чем постепенно ввёл флосса в состояние беспокойства. Не более десятка-двух мысленных реплик в день.

Понятно, почему он помалкивал на корабле. Отчасти понятно, почему продолжал хранить молчание, пока вёл их небольшую лодочку к нужному острову. Но совершенно непонятно, отчего заговорил только, когда небольшая бухта скрылась из виду.

— Интересно, за что эти холмы прозвали Черепаховыми? — задумчиво спросил монах, глядя в светлое небо, по которому лениво ползли ряды облаков. Ярких, ослепительно-белых, словно взбитые сливки… протягивай руку и ешь. Монах вытянул руку над собой, но, конечно же, ничего не достал.

Шассим, как оказалось, сидел поблизости. Унэн привык, что флосс частенько улетает — то на разведку, то поохотиться. Разведка была не очень-то и нужна: шестое чувство постоянно зудело, предупреждая, что за ними наблюдают. И каменистая земля, и похожие на зонтики с короткой ручкой деревья, и вся мелкая живность. И даже небо, наверное. Всем было интересно, что здесь делают два чужака, вот уже четвёртый день не покидающие этих мест. Странное это было ощущение. Отсюда Холмы казались бесконечными; но Унэн знал, что островок, на котором они находятся, можно пересечь пешком из конца в конец, пока светит солнце.

Быстрым шагом, конечно… и если дорога была бы прямой. Где-то рядом ещё жили те, кого было принято снисходительно называть дикарями. Потомки Къелливинха, легендарного каменного сурка, прародителя этого племени. Унэна позабавила та серьёзность, с которой флосс отнёсся к изложению немногих известных преданий этого (может быть, уже вымершего) племени. Шассим поверил в них сразу и безоговорочно. Лёгкость, с которой флосс принимал и то, что требовало прикосновения разума и то, что требовало безусловной веры, поражала. Наверное поэтому, подумалось монаху, они не испытывали никаких потрясений десятки тысяч лет. Люди, те давно уже усомнились бы в существовании богов… пока последние не решили бы показать, сколь наивны подобные сомнения.

Или не решили бы. По Ралиону рассеяна масса всевозможных культовых сооружений; тысячи богов и божков были в своё время известны здесь, до прихода Великих. Трудно понять, как можно было принять то, что все местные и мелкие культы — проявления Великих, и в то же время не допускать мысли о каком бы то ни было родстве между старшими богами… так на то она и вера.

Ощущая пристальный взгляд острова, Унэн тоже готов был признать, что культ Къелливинха всё ещё жив. Иначе кого может беспокоить присутствие непосвящённых? Но вот племя, что умудряется так скрывать следы своего пребывания… и он, и Шассим были неплохими следопытами, и всё же — где люди?..

— За деревьями, — ответил флосс неожиданно. Монах тут же потерял нить размышления.

— Не понял? — настоятель уселся и, не переставая жевать травинку, оглянулся на Шассима. Тот сидел и чистил оперение.

— Эти деревья, — флосс указал крылом на «зонтики». Корявые и едва ли выше Унэна ростом деревья образовывали живую крышу. От дождя и солнца она спасала безукоризненно. В чём путешественники уже успели убедиться: на затерянный в океане островок грозы обрушивались без предупреждения. — Их множество здесь, но когда-то все они росли подобным образом. Словно… зонтики. Сверху холмы походили на множество собравшихся вместе черепах.

— Должно быть, это было красиво, — мечтательно заметил Унэн.

— Могу показать, — предложил флосс неожиданно, и монах вновь уселся, поворачиваясь к птице с выражением искреннего недоумения на лице.

— Открой разум и закрой глаза, — велел Шассим, вспрыгивая на соседний камень. Там он застыл, приоткрыв клюв и слегка разведя в сторону крылья — иначе говоря, принял позу, в которой частенько изображают Вестницу.

Унэн усилием воли ликвидировал все мысленные щиты и заслоны, держать которые стало привычкой, и послушно открыл сознание. Думай обо всём… будешь думать ни о чём. Он и думал обо всём — о камнях под ногами, о небе над головой, о…

Вихрь пронёсся перед его мысленным взором, и прояснилось изображение. Он смотрел на остров сверху, — глазами летающего существа; возможно, флосса. Остров действительно походил на стайку тесно прижавшихся одна к другой гигантских черепах. Зелёные, буроватые, желтоватые пятна выстраивались затейливым узором на их панцирях.

И… строения! Унэн успел заметить высоко вознесшуюся в небо башню, выстроенную настолько изящно и совершенно, что захватывало дух. И фигурки у подножия башни… напоминавшей скорее обелиск, нежели крепость. Фигурки, несомненно, были человеческие. Хотя с уверенностью сказать было нельзя: видение спрессовалось в несколько длинных мгновений, и, после того, как оно прошло, разум всё ещё выбирал из увиденного всё новые и новые подробности.

Неведомый зритель сделал круг, и Унэн заметил дороги. Вымощенные тщательно обтёсанными камнями, расходившиеся от башни во все стороны. И изваяния. Множество изваяний, невысоких, украшающих собой обочины. Все они изображали животных или полулюдей-полуживотных.

Тьма хлынула потоком; Унэн потряс головой и часто заморгал, чтобы глаза вновь привыкли к свету.

И — вот она, привычка — тут же сосредоточился на возведении мысленного щита, которым уже несколько недель укрывал себя с Шассимом.

Флосс сидел на камне, невозмутимо глядя на спутника. По его виду вовсе не казалось, что источником видения был именно он, целитель Шассим-Яг, предки которого занимали скромные, но почётные места в иерархии флоссов вот уже сотни поколений.

— Что это было? — осведомился монах, когда способность говорить вернулась к нему. В голосе его смешивалось уважение и лёгкая зависть — к чему-то, одновременно поразительному и недоступному.

Флосс повёл «ушами» — человек пожал бы плечами на его месте.

— Но как? — невразумительно спросил монах.

— Мы умели записывать картины мира задолго до того, как Люди научились письму, — пояснил флосс.

— И… где же хранится всё это? — недоумевал монах. Не может быть, чтобы каждый флосс помнил всё это!