Евгения Кондырева - Дракон. Черта

— Что это?

– По преданию слова на камне высекли по велению Первой. Но смысл их не ясен никому. Как и все, что связано с Первой.

На минуту легкое облачко закрыло солнце, и вязь незнакомых букв почти исчезла.

– Скоро вода совсем сотрет их, – тихо сказала Эши.

Ригэн покачал головой:

– Говорят, что пророчество исчезнет лишь тогда, когда оно сбудется.

Рука Эши сама собой потянулась к камню. Она присела на корточки и коснулась полированной поверхности. В ту же секунду ей показалось, что камень шевельнулся под ее ладонью. От неожиданности Эши отдернула руку. Нет, только показалось. Она медленно выпрямилась и отряхнула с пальцев воду.

– Расскажи мне о Государе, Ригэн.

Глава 6

Феррон

Не двигаясь, Государь сидел возле очага. В простой одежде, с волосами, падающими на плечи, он был похож на человека, которого внезапно покинули последние силы. Государь был еще не стар, но его лицо с красиво очерченными бровями и упрямо сжатым ртом сейчас было похоже на лицо старика. Что-то, то ли неизвестная болезнь, то ли невероятное душевное напряжение, делало его скорбным и беспомощным.

Глаза, когда-то уверенные и властные, казались огромными и лишенными радужной оболочки из-за расширенных словно от постоянной боли зрачков. Залегшие под ними черные тени добрались до самых скул. Тонкая кожа исхудавшего лица была слишком бледной, и даже мягкие розовые отблески очага не могли этого скрыть.

И все-таки Государь отдыхал.

С той поры как он получил весть о том, что его младший сын перешел Черту, Государь позволял себе отдыхать, вот так бездумно глядя на трепещущее пламя. Он возвращался не один. С ним была, казалось, уже утраченная надежда. Его дитя, его дочь.

Государь устал.

Безумная борьба, не видимая обычным глазом, опустошала его душу и заставляла медленно умирать его тело. Он чувствовал, как по временам начинает мутиться его разум, подавляемый волей не менее могучей, чем его собственная. Чужая воля день ото дня укреплялась неизвестной силой, в то время как его собственная таяла с каждым часом. И он с ужасом понимал, что настанет миг, когда он больше не сможет сопротивляться и пойдет на Зов так же, как до этого уходили другие. И за ним пойдут все оставшиеся. Пока он еще может удержать народ от безусловного подчинения, но что будет потом?

Он недооценил Врага, и слишком долго отвергал помощь Верховных магов, пока наконец, презрев его приказ, они не пришли и не встали рядом с ним, отдавая ему свою силу. Но время было утрачено. Они помогали ему держаться, но уже не могли заставить замолчать того, кто звал драконов.

Сила Государя убывала, и теперь лишь западные земли и столица оставались под его слабеющей защитой, юг и восток уже покорились Зовущему. Он подчинял драконов, проникая в их сознание, а людей брали мечом и огнем. И даже Дикие на севере начинали слышать его Зов…

Государь протянул руки к очагу, и пламя послушно наклонилось к нему, словно исхудавшие пальцы притягивали его.

Когда в последний раз он сидел вот так спокойно, забыв о мучительном напряжении ума и воли? Он смотрел на неровные языки пламени и грезил наяву.

Он видел Одэн, видел Сигрид… Видел, как его старший сын пятилетним мальчиком взял обеими руками свой первый меч, как его младший сын зажег свой первый костер, протянув дрожащую ладошку над кучкой сухой бересты. Он видел свою дочь…

Он нарек ее Беорн, «восходящая», и в тот момент, когда он увидел ее в первый раз на руках у Сигрид, не было ни дракона, ни человека счастливее его.

Он плохо помнил дочь. Черты ребенка расползались и уплывали, и вместо личика девочки он видел лицо Сигрид…

Он любил Одэн, подарившую ему двух сыновей, и он тяжело страдал, когда она умерла. Но его чувство к Сигрид было таким всепоглощающе сильным, что иногда он боялся его.

Как он мог отпустить ее от себя?! Ее и их дочь…

Если бы можно было все вернуть! Он счел бы за счастье умереть, если бы его смерть могла что-то изменить. Но тогда, двенадцать лет назад, он искренне верил, что их надо спрятать и подождать до тех пор, пока минует ужасная угроза…

Сердце Государя забилось сильнее, даже бледные щеки немного розовели. Он думал о дочери, но перед его мысленным взором все время возникала Сигрид, смеющаяся и юная. Его дочь выросла, но он не мог представить ее взрослой. В его памяти осталось что-то легкое, нежное, в облаке младенчески кудрявых волос, и ощущение от крохотных пальчиков в своей руке. Почему он не помнит ее лица? Зато лицо Сигрид стояло перед ним словно живое, и Феррон почти застонал от желания протянуть руку и коснуться его пальцами.

Как он любил свою жену!

Он никогда не переставал любить ее. Находясь в разлуке с ней, он часто думал о том, что настанет время и она вернется. Эта мысль придавала ему сил и заставляла бороться. А потом из северных городов перестали приходить известия о них. А он, охваченный боязнью потерять их навсегда, запретил себе даже думать об их существовании. Враг был уже слишком силен, и мысли Феррона могли послужить путеводной нитью к ним. Разве он мог открыть Врагу их убежище?!

Никто, кроме самых близких, не знал, что Сигрид была человеком, никто не догадывался, что появление их ребенка было предначертано Небесами.

Поначалу, боясь утерять власть над собственными мыслями и снами, Государь дурманил себя специальными напитками и зельями. Потом надобность в них исчезла, и Феррон, казалось, навсегда изгнал из своей памяти драгоценные воспоминания.

Он никогда больше не говорил о них, и его народ постепенно стал забывать о юной жене Государя и их ребенке. Кто-то считал, что и она и ребенок умерли от тяжелой болезни, кто-то – что супруга Государя была ему неверна и он сам удалил ее из Шаагеза, кто-то придумывал что-то еще… У Государя было двое сыновей, двое наследников, и этого было достаточно для дальнейшего процветания Гранала. Да и сам Феррон был силен, как никогда раньше. Гранал еще не знал такого сильного Государя.

Много раз, борясь с приступами тоски, он едва не под–давался искушению обратиться к магии и хоть что-нибудь узнать о них. Горячая кровь Феррона кипела, но холодная голова Государя взывала к рассудку, и, изнемогая в борьбе с собой, он принимал сторону разума, заставляя умолкнуть свое сердце.

Если бы можно было все вернуть! Почему он не бросил все и не разыскал их, продолжая тешить себя мыслью, что таким образом спасает их?!

Лишь двое возражали против их отъезда, лишь двое позже уговаривали его разыскать их: его старший сын и один из самоотреченных, наставник самого Феррона, поселившийся на границе с Дикими. Но Герэкс был слишком юн, чтобы прислушаться к его мнению, а старый маг слишком далеко. И разве Феррон не был искренне уверен в своей правоте?