Александр Прозоров - Череп епископа

Большое озеро на западе имеется одно — Чудское. Вдоль него стоят четыре крепости: Псков, монастырь Печерский, за Ливонскую вотчину перед царем отвечающий, Гдов, да Иван-город. Правда, что Псков, что Иван-город были твердынями, взять которые ни одна из мелких дикарских стран, лежащих в немытой Европе, никак не могла. Да и не на самом озере стояли они, а вблизи, на реках. Монастырь так же не на озере, а чуть в стороне. К тому же, Псков от него в считанных верстах, либо помощь выслать сможет немедля, либо гонца за подмогой прислать.

А на самом озере, посередь его восточного берега, охраняет покой земель русских Гдов. Причем место его оказалось в стороне и от проезжих дорог, и от широких рек. Мало кто миновал эту крепость по своим делам, и исчезни она бесследно — не один месяц пройдет, прежде чем весть об этом дойдет до ближних воевод. Хотя, конечно, осади его вороги — грамоту тамошний воевода обязательно бы послал. Не мог не послать.

Зализа поймал на кончик сабли одинокую снежинку, подкинул ее немного вверх, и быстрым движением рассек надвое.

Да, Гдов, пожалуй, мог попасть в осаду так, чтобы об этом ближайшие крепости не узнали. Вот только кто его воевать станет? Ливонский Орден, половину лета к походу готовившийся, вроде как раздумал и к изнеженной жизни вернулся. Литовцам на него дороги нет, свенам — тем более. Нет, врет нежить, мысли какие-то темные вынашивает, подлость людям христианским сотворить умысливает! Зализа размашисто перекрестился — и тут из-за частокола раздался истошный женский вопль.

Семен, развернувшись, со всех ног кинулся к воротам, заскочил во двор и увидел замерших в немом изумлении подворников, испуганно прижавшуюся к стене Алевтину, зажимающую себе рот, выронившую чан с помоями кухарку и стоящего посреди двора человека в черном монашеском одеянии. Монах медленно повернулся — и Зализа, сам едва не выронив саблю, тоже попятился назад, пока не уперся спиной в частокол:

— Боярин Волошин…

Всего полгода назад он самолично схватил боярина Харитона за крамолу супротив государя, причем измену свою Волошин признал и был отправлен в Москву, в Разбойный приказ вместе с еще одним крамольником. И чего меньше всего ожидал сейчас опричник — так это возвращения боярина в свою вотчину.

— Так что, в родном доме мне уже корец никто поднести не желает?

— Отец! — метнулась к боярину Алевтина — и дщерь свою Волошин не оттолкнул, обнял слабой рукой, положив ей на спину желтую выцветшую ладонь. — Пойдем, отец.

Они поднялись на крыльцо, скрылись в доме, и только после этого, потихоньку приходя в себя, зашевелились во дворе люди, тревожно заржала лошадь, принялись сгружать у кухни ровные хлысты сухостоя подворники. Многие с интересом косились на Зализу, ожидая, что теперь станет делать опричник.

Семен и вправду чувствовал себя, как выброшенная на берег рыба. Жизнь, к которой он успел привыкнуть за последние месяцы, рассыпалась в один миг. Конюшни, которые он привык считать своими, дом, усадьба — все в момент выскользнуло из рук, и он опять оставался один, как перст, с саблей на боку и присягой защищать рубежи Северной Пустоши…

Впрочем, перед смердами своего состояния он никак не проявил — во всяком случае, попытался не проявить. Убрал саблю в ножны, повел плечами, прошелся по двору, словно продолжая разминку — хотя думал теперь совсем уже о другом: породистых волошинских жеребцов ему более не видать. Ну, да ладно. Два года на боевых конях рубежи объезжал, и поспевал всюду. Пусть сотню верст в день на них не пройти, зато и отдыха в полмесяца после скачки они не требуют. Хорошую пару он из конюшни заберет: чай, именно волошинские подворники Урака застрелили, полное право имеет. Доспехи на плечах его, личные, угличской слободой для похода на Казань купленные. Портно тоже, вроде, не волошинское, краденным считать нельзя.

Тут Зализа вспомнил про посаженных им на берегу Суйды иноземцах, и с облегчением перевел дух: полсотни мечей под рукой есть! Видать, сам Господь направлял его думы, когда вместо истребления странного воинства он попытался заставить его служить земле русской. С тех пор они и свенов в приневской чащобе остановили, и мануфактуру в его имении ставить, вроде бы, собрались, и сейчас от позора спасут.

Коли боярские дети волошинские в засеку к Невской губе ходить перестанут, можно будет иноземцев этому обязать. Чай, в реестр он их включил, от тягла государева освободил — обязаны службу нести.

Семен вздохнул и махнул рукой — ничего, и с боярином Харитоном рубежи не порушатся, и он не пропадет. Коней для засечников сам прикупит, золотишка у него немного накоплено, да и себе в конюшню лишнюю пару поставить не помешает. Поначалу сам в поле, в наряд походит, дабы в исправности новых засечников убедиться. А там…

Опричник задумчиво покосился на конюшню: получалось там, что может он прямо сейчас садиться в седло и ехать к себе в Анинлов, в пожалованную государем вотчину. Вот только… Вот только имелась в усадьбе Волошина собственность, которую он ноне никак оставить не мог!

Зализа положил левую руку на рукоять сабли, решительно поднялся на крыльцо, толкнул дубовую створку. Волошин сидел с дочерью и женой в горнице, у стола, сжимая в руках их ладони и негромко о чем-то рассказывая. Челядь успела поставить пирогов, принести нарезанной буженины и кувшины со сладкой ухой — но хозяевам было не до еды. Услышав шаги, боярин Харитон повернул голову и уперся в опричника тяжелым взглядом.

— Алевтина, — негромко позвал Зализа. — Собирайся, что ли. Ко мне поедем.

— Да что ты, Семен? — испугалась жена. — Отец же вернулся! Дай хоть немного вместе побыть…

Опричник упрямо тряхнул головой, прикусил губу — но не понять жены не мог. Грех отрывать ее от отцовской груди, поежели она родителя не токмо полгода не видела, но и вовсе погибшим считала! Однако и сидеть за одним столом с человеком, государю своему изменившим; человеком, которого он сам за это на дыбу, под кнут татя посылал — Зализа не мог.

— Вечером вернусь, — Семен развернулся, вышел из дома, приказал ярыге оседлать еще невыезженного коня и спустя двадцать минут вылетел на нем за ворота, повернул к реке, и погнал жеребца вниз по течению Рыденки — без всякой цели. Просто потому, что на ровном льду лошадь не рискует переломать себе ноги в невидимой под снегом яме.

Они ходили мимо друг друга, словно не замечая, еще два дня. Каждый вечер Зализа порывался увезти жену к себе в Анинлов, и каждый раз, когда слезами, когда уговорами, Алевтина уговаривала его остаться еще немного.

Утром, перехватив пару кусков хлеба с вареной убоиной, опричник уезжал в поле, где гонялся с ветром наперегонки, рубил саблей лозу, разгоняя коня в широкий галоп, на всем скаку сбивал кончиком рогатины одинокие листья со свисающих над дорогой или над руслом реки ветвей. Рана на горле, уже почти было затянувшаяся, от тяжелого дыхания в морозном воздухе посвистывала, отчего постоянно казалось, что рядом есть кто-то еще. Третьего дня, выйдя на улицу, боярин Волошин угрюмо кинул вслед выезжающему за ворота Зализе: