Людмила Астахова - Волчьи игры

Но в одиннадцать часов к Джэйффу пришла белая волчица с подпаленной шкурой. Смилостивились Великие Духи и богини-луны, послали утешение в скорбный час. Пришла и села напротив по другую сторону решетки, глядя на рилидара настороженно и строго, будто спрашивая: «А достоин ли ты милости богинь, сын Сизой Луны?»

«Достоин! Я — достоин! Я — хороший!» — мысленно прокричал шуриа.

Пространство внутреннего двора по-идберрански аккуратно засыпали гравием, за исключением мощеного пятачка вокруг «синтафской тещи», как любовно именовали главоусекательную машину в народе. Каменная крошка хрустела под каблуками сапог эрны Хайнри, а широкие спины ролфийки и ее «свиты» практически заслонили собой решетку «зверинца» от зрителей, когда ее превосходительство почтительно сопроводили к застенку. Искомую персону Паленая Умфрэйд увидела сразу и, увидев, возрадовалась. Что бы там ни говорили, а всегда приятно встретить такой же замшелый осколок древних времен, как ты сама, верно? Ошибиться сложно: во-первых, чистокровный шурий среди обитателей «зверинца» был только один, во-вторых, он не только выглядел, он и пах как рилиндар, а в-третьих, на смуглом лбу плененного ползучего «кузена» горело видимое любому посвященному ролфи рунное плетение. «Этот шурий мой. Вилдайр». Тут и захочешь, а не бросишь. И уж в указаниях идберранского охранника ролфийка, узревшая старинного врага, точно не нуждалась.

— Вот этот, он самый и есть, извольте убедиться, сударыня.

Эрна Хайнри не удостоила идберранца ни словом, ни взглядом. Эйдри, умничка, мигом сообразил, чем пахнет полковничье молчание, и одернул тюремщика:

— К ее превосходительству не обращаться. С ее превосходительством не пререкаться. Молчать, пока ее превосходительство сами вас не спросят.

«Так его, малыш. Пусть не забывают, кто победил в последней войне».

Но все же эрна Умфрэйд разомкнула уста и изрекла:

— Я вижу.

И тотчас забыла о существовании идберранца, продолжив рассматривать шуриа. Да, настоящий, матерый. Пусть даже и без кос, а все-таки… Она даже чуть прижмурилась от удовольствия, словно на Паленую Хайнри вдруг повеяло жаром костров ее юности.

— Имя?

Счастье шуриа было бесконечно, как небо над Шантой. Женщина-волчица пришла к нему не просто так, к тому же она была… Ах, мать Шиларджи, возможна ли такая встреча? Через столько веков встретить ту, которая тоже помнит? Заклятый враг со старыми шрамами — он подчас ценнее нового, самого прекраснодушного приятеля. Матерому врагу можно верить.

Волчица все помнила, она ничего не забыла. И мгновенно сбросив века приобретенного миролюбия и благообразия, шурианский воин радостно прошипел истинную правду:

— Боец Рилинды Джэйфф Элир, госпожа моя.

Глядя на такую же древнюю, как он сам, ролфи, он забыл про Шанту, про свое недолгое шутовское владычество, про своих егерей и совместное распитие черного эля с Вилдайром Эмрисом. Он снова стал рилиндаром. Не бывшим, а вполне настоящим.

«О да!» Хайнри улыбнулась бы, если б не опасение довести такой гримасой до удара обитателей «зверинца» и охрану. Еще подумают, что ролфийка собралась шуриа живьем сожрать. Так что она лишь хмыкнула и задумалась, позволив реке воспоминаний ненадолго увлечь себя… лет этак на семьсот назад.

А машина тем временем простаивала, и идберранский тюремщик пыхтел за спиной, отвлекая.

— Локка тебе госпожа, рилиндар, — ответила она такой же ритуальной фразой прежде, чем вспомнила об отсутствии рядом непременного костра, куда такой ответ служил своеобразным приглашением. Но костра не было, а вместо стаи клыкастых братьев вокруг суетились шавки-метисы, и даже Эйдри, щенок, ничего не понимал. Поганые времена! Пошлость правит нынче миром… Мгновенно помрачнев, ролфийка, не глядя, бросила через плечо тюремщику:

— Я его забираю, — и уточнила, указав стеком на кандалы. — Без упаковки, будьте любезны. Эйдри, займитесь.

Ее превосходительство отступила чуть в сторону и вновь погрузилась в задумчивое созерцание. Давненько она не радовала свои глаза таким приятным зрелищем. Тут возблагодаришь богов, что, по крайней мере, глаза ее пережили близкое знакомство с отрядом таких вот радостно-шипящих весельчаков, тогда, во времена героев и доблести. Да, хвала Локке! Иначе как бы эрна Хайнри теперь любовалась — без глаз?

Элир, впечатлительный, как все шуриа, целиком пребывал в сладком плену нахлынувших чувств родом из прошлого. Волчицу пытали, резали и совали головой в костер его соплеменники, а значит, есть шанс, что она позволит ему умереть от ролфийских пыток. Не посредством жуткой машины, не как телку на бойне, а по-честному, как подобает воину.

— Спасибо, сударыня. Я вам так благодарен!

Мысленно Джэйфф ликовал. Ролфи всегда знали толк в казнях. Не то что нынешние конфедератские смески, понастроившие дурацких банков, но забывших, что такое настоящее уважение к врагам.

— Избавь меня от твоих восторгов, рилиндар, — поморщилась Хайнри. Нашел время и место, змеиное отродье! Этим же не объяснишь, чему именно радуется освобождаемый узник, а если объяснишь — не поверят. — Эйдри, возьмите пролетку, в экипаже вам не хватит места. — Прищурившись, она еще раз посмотрела на шуриа — оценивающе. Похоже, он все-таки способен самостоятельно идти. — За мной, — скомандовала ее превосходительство и, развернувшись на каблуках, промаршировала к выходу.

Джэйфф радостно заковылял за волчицей под возмущенный вопль целого хора призраков. «Ах ты скользкий! И тут сумел ускользнуть! Вот ведь гад!» — ярился дух пирата.

Во снах своих хелаэнаи живут волчьей жизнью, им снятся волчьи сны. И тем благословенны их беспокойные, исполненные бешенства души. Грэйн много раз приглашала возлюбленного разделить радость погони и удачной охоты, и Джэйфф никогда не отказывал себе в удовольствии вкусить чистого звериного счастья и абсолютной свободы. Должно быть, потому чаще всего дух детей Хелы являлся ему в виде волка. Видел бывший рилиндар вовсе не женщину, изуродованную шрамами, не обрубок ее левой руки, и не сухой блеск глаз, но огромную матерую волчицу — изжелта-белую, зубастую и злющую. Жар от нее исходил, как от печки, — жар души отчаянного и бесстрашного охотника.

«Времена изменились, хелаэнайя. Ты не станешь меня жечь, а я не попытаюсь тебя убить. Теперь мы с тобой в одной ловчей яме».

Призрачная волчица молча скалила зубы в ответ. Дескать, нечего на времена пенять, когда сам виноват. Разбойничаешь, так не попадайся, а попался, так не ропщи. Ишь ты, распустил нюни, точно юная пансионерка. Еще бы в обморок упал от избытка чувств.