Марина Дяченко - Скрут
– Все страшное позади, – шепотом сказал рыцарь.
Илаза плакала.
– Госпожа, с тех пор как отряд, посланный вашей матушкой… Видите ли, нельзя осуждать людей, отказавшихся идти в этот лес…
Илаза подняла на него заплаканные глаза; а ведь он молод. Даже моложе, чем показалось ей с первого взгляда.
Рыцарь позволил себе ободряюще улыбнуться:
– Гибель стольких людей… Дело в том, что справиться с подобным… существом… под силу лишь… А нас… Таких как я… слишком мало…
Он вложил оружие в ножны и стянул правую перчатку; ухватившись за предложенную руку, Илаза ощутила жар его ладони.
Потом в ее памяти случилось помутнение.
Игар… Какая-то мимолетная мысль об Игаре. И мимолетное же удивление: то, что когда-то казалось главным… теперь где-то в стороне, на обочине. Игар…
И мать. Черное бархатное платье, покатые плечи… Ведь если она свободна, если рыцарь освободил ее… то возвращаться следует к матери. В дом, где умерла Ада…
Рыцарь что-то говорил, она не отвечала. Под ноги лезли корневища и пни – опираясь на рыцареву руку, она выбралась наконец на некое подобие дороги, проложенной еще Кареном и его несчастным отрядом. Рыцарь сожалел об утрате коня и предлагал взять ее на руки – она тяжело мотала головой; перед ее лицом кружились две плодовые мушки, вились по спирали, тут же, в воздухе, спаривались…
– Воды, – попросила она жалобно.
Рыцарь снял с пояса баклагу; она пила, процеживая воду сквозь зубы, и смотрела, как рыцарь проламывает для нее проход в колючем кустарнике. Трещат, подаваясь, ветки… ложатся под ноги, ломаются, умирают…
Потом рыцарь исчез.
Илаза сидела, выпучив глаза; вода стекала у нее по подбородку. Рыцарь пропал, как видение, его и не было вовсе, это иллюзия, сон…
Она поперхнулась. Закашлялась так, что на глаза навернулись слезы; с трудом отдышалась, тяжело поднялась.
Иллюзия… Не сходит ли она с ума? А что это у нее в руках – фляга?! Фляга-то откуда взялась…
Шаг. Еще шаг. Медленно распрямляется недоломанная рыцарем ветка.
Посреди кустарника зиял круглый, правильный провал – как отверстие бочки. Илаза закусила губу до крови; изнутри яма тоже напоминала бочку, только стены ее были выстланы, как войлоком, мягкой белесой паутинкой, а дна – дна и вовсе не было видно…
– Истребители чудовищ, – наставительно сказали у нее над головой, – проводят жизнь в изнуряющих упражнениях… Их реакция превосходна, их тело вышколено с детства. Некоторые из них берут деньги за свой труд – но большинство предпочитают чистую, незамутненную золотом славу… И еще – все они, как правило, самонадеянны. А скруты коварны, Илаза, ох как бессовестно коварны скруты, самому, право же, противно… И я получу свою Тиар. И ты не спалишь этот лес и не вспорешь мне мое гнойное брюхо.
Она икнула. Сжала зубами палец; вскинула голову – от горделивого жеста заболела шея:
– Подло… Подло! Кто не в состоянии победить в честном поединке… честным воинским искусством…
– Я презираю воинское искусство, – глухо сказали у нее над головой. – В особенности наемное. В особенности платное; если бы наш истребитель геройствовал за деньги… он бы не умер так легко. Но он бескорыстен и потому умер мгновенно; Илаза, кто знает, как умрешь ты?..
По колючей ветке измятого кустарника ползла, непристойно выгибаясь, многорукая зеленая гусеница.
Глава десятая
* * *С наступлением осени Аальмар уехал снова.
В утешение учитель принес своей бывшей ученице давно обещанную книгу – «Хроники древних полководцев», и, к неудовольствию скучающей Лиль, девочка просиживала над желтыми страницами целые дни напролет.
Древние полководцы, суровые и благородные, представлялись ей с лицом Аальмара; она читала об осадах и битвах, описанных возвышенно и красиво. Ей не приходило в голову соотнести эти захватывающие описания с тем полем боя, на котором они с Аальмаром когда-то искали мертвую куклу. Она специально старалась над этим не задумываться – иначе «Хроники…» невозможно было бы читать.
В один из дней за воротами послышались голоса и лошадиное ржание, а затем в створку размеренно постучали – трижды. У девочки заболело сердце – точно так же начинался ее повторяющийся страшный сон, в котором всадники привозили на двор изрубленное тело Аальмара; преодолевая страх, она вышла на крыльцо вслед за прочими возбужденными домочадцами.
С первого же взгляда сделалось ясно, что ее страхи напрасны. Приезжие не были людьми Аальмара – это были степенные, богато разодетые, внушительного вида незнакомцы, с которыми, однако, Большая Фа поздоровалась тепло, как со своими.
Гости проследовали в дом, сопровождаемые старшими хозяевами; молодежь была оставлена в неведении. Новая поросль детишек, и среди них двухлетний племянник Вики, окружила пышно разукрашенный экипаж; девочка ушла в дом, и здесь, на лестнице, выяснилось, что Лиль боится:
– Фа… говорила… матери… Они же все такие… кто из них?!
Девочка никак не могла сообразить. Переводила глаза с дрожащей Лиль на угрюмых парней. Ждала объяснений.
– Мать говорила… – на кончике носа у Лиль дрожала слеза. – Мать говорила, что, мол, пора… Возьмет, мол, хороший человек не из нашего края… Я, дура, не слушала, думала, что это потом… А если б сразу в ноги кинулась – может, и умолила бы…
– Таки дура, – невозмутимо заметил Йар. – Нет, ну почему девки такие дурные, ты, что ли, состариться хочешь в родительском доме? Или ты видела где-нибудь женщину без мужа?
Лиль закрыла лицо руками.
Девочка почувствовала необходимость вмешаться. Ну хоть что-нибудь сказать.
– А с чего вы взяли, что жених? – очень натурально удивилась она. – Может быть, и нет, а просто по делам?
Лиль беззвучно рыдала. Парни взглянули удивленно: считалось, что девочка говорит глупости достаточно редко.
В этот момент отворилась дверь гостиной; мать Лиль, нестарая еще женщина с необычно ярким румянцем на круглых щеках, сделала вид, что не замечает состояния дочери. Крепко взяла ее за руку, повела куда-то наверх, во внутренние покои:
– Идем… Идем, что расскажу тебе, ну-ка…
Плечи Лиль судорожно вздрагивали.
Несколько минут прошли в молчании; молчал невозмутимый Йар, Вики глядел себе под ноги, и девочка молчала тоже. Лиль была чуть старше, но девочка привыкла считать ее ровесницей; она привыкла думать, что обе они – девчонки, подростки, дети…
За дверью гостиной гудели голоса – радостно и чуть напряженно.
Девочка проглотила слюну:
– Как думаете… что, отдадут ее?..
– Отдадут, – медленно отозвался Вики. – У них заранее сговорено.
– Ты знал?!
Вики поднял брови:
– Мне отец доверяет… Лиль вот, и то сообразила сразу.
А если б я ее заранее настращал… зачем?..
Дверь гостиной приотворилась, выплескивая голоса и приглушенный вежливый смех. Большая Фа, торжественная до невозможности, поманила пальцем:
– А подите-ка…
В большой комнате было душно, пахло свежевыделанной кожей, благовониями и потом; гости восседали по одну сторону стола, их было пятеро, но девочкин взгляд сразу остановился на лице высокого, тучного, плечистого мужчины с цепким взглядом из-под черных бровей. На груди его лежала бронзовая цепь с замысловатым кулоном; рядом с пухлой рукой на столешнице истекало соком надкушенное красное яблоко. Девочка на мгновение вообразила, что она – Лиль, что ее сегодня отдадут за незнакомого властного мужчину – и по спине ее пробрал холодок.
Вежливые разговоры крутились вокруг самых пустых и незначительных тем; через несколько минут голоса примолкли, потому что на пороге появилась ведомая матерью Лиль.
Лицо ее, очень удачно припудренное и нарумяненное, выражало крайнее отчаяние. Новое платье подчеркивало роскошную грудь и тоненькую девичью талию; длинные красивые волосы, не убранные в прическу, лежали на плечах. Девочка мельком подумала, что Лиль совершенно взрослая, зрелая девица, а мать так ловко подчеркнула все достоинства дочери, будто тот, что сидел в центре стола, собирался ее покупать…
Гости заговорили весело – и все разом; сидящий в центре поднялся и показался от этого еще объемнее, плечистее, грузнее. С улыбкой шагнул навстречу Лиль; девочка видела, как та содрогнулась и подалась назад. Жених что-то говорил, негромко и успокаивающе; кажется, что-то про дальнюю дорогу и цветущий край, куда он намерен увести свою юную невесту. Лиль пыталась скрыть слезы.
Потом гул голосов достиг апогея; кажется, Большая Фа приглашала гостей остаться на ночь, и гости отказывались под тем предлогом, что господин их – он же и жених прекрасной Лиль – оставил дома тяжко больного отца и не желает тянуть с возвращением. Девочка поразилась такой спешке; во дворе уже, оказывается, снаряжена была и телега с огромным сундуком приданого – девчонка-Лиль вышивала и вязала кружево, мало задумываясь о смысле своей кропотливой работы. И вот…
