Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

Ну и отъехал же я с сторону от первоначальной темы! Пустые мечтания. Идрис. Думай об Идрисе.

Да, так вот это человеческое создание, не помышляющее о бремени первородного греха, требует от мира, погрязшего в суетности и рабстве, чтобы он был достоин господа и чист от великого развращения: прямо здесь и немедленно. Именно поэтому Идрис пренебрег своим влиянием в Братстве Зеркала, боготворящем его; неуемная жажда создать новую и неоскверненную землю держала его в Лэн-Дархане; а когда он убедился, что леген Саир и не помышляет расстаться со своим шахством, — загнал себя в наш Гэдойн. И теперь уже здесь взыскует того, чего нет на свете.

Френсис, блаженный дурень, боится его прельстительных песен. А я готов биться о заклад на свою будущую кардинальскую скуфейку, что они, эти песни, не о человеческой любви, даже «Зейнеб», и совсем иной, не плотский хмель бродит в их ритме. Особенно в той, сложенной во имя моей Кати-Юмалы, Королевы Ужей:

«Я создан из огня, Адам — из жалкой глины,И ты велишь мне пред Адамом пасть?Что ж, сей в огонь листву сухой маслины,Смиряй листвой его живую страсть.О, не смиришь! Я только выше вскинуСвой алый стяг. Смотри: уж Твой АдамОхвачен мной. Я выжгу эту глину,Я, как гончар, и звук, и цвет ей дам.»

Видел я и кое-что похуже совместного музицирования. Уединившись в одном из малых покоев, они с непроницаемыми масками лиц, полузакрыв глаза, перебирают волосы друг у друга, сплетают и расплетают пальцы, складывая из них знаки некоей азбуки слепоглухонемых, словно им обоим в равной мере отказали все свойства обыкновенных людей.

Быть может, я святая простота, но всё же не страшусь нисколько. Ибо когда их отпускает, они говорят друг другу резкости.

— В этом доме, как и во дворце герцога, слишком много лишнего, — философствует Идрис. — Услады для всех чувств: звуки виол и лютней для слуха, тончайшие благовония для ноздрей; для услады языка — изысканные блюда; шелк, бархат и мягкий лен — нега для кожи. А человеку для жизни нужно лишь рубище — прикрыться от холода, корка хлеба — кинуть ее желудку и безграничный простор мысли.

— Для жизни? — возражает Кати. — Нет, для существования. Я имею в виду первые две вещи. Потому что вначале должна родиться жажда мышления, а уже потом — ощущение, что этот мир мешается, что от него надо освобождаться всё более и более: потом — безразличие, быть может… Но скорее — ощущение истинного мира под тленной оболочкой, которую мы склонны принимать за чистую монету, как бы — да! — «внешние ножны». А вы хотите втащить в рай за уши вечно несытое полуживотное.

— Которое прежде всего необходимо избавить от заботы о куске хлеба. Дайте человеку вдоволь того, что насущно, — и он устремит взор свой к звездам.

— Скорее — к большему куску хлеба в руках соседа.

— Адам по своей природе сходен с Богом.

— Странное рассуждение для мусульманина… Пусть так. Однако все его деяния упираются в невидимый потолок, и сфера его власти замкнута вокруг него. Он еще не сделался творцом на великой земле.

— Потому что над ним тяготеют и въедаются в его родовую память века нищеты. Освободите его, верните бедным то, что накоплено благодаря их усилиям.

— Допустим, я и мой Дэйн так и сделаем. Не будет моего дома и сокровищ, спасенных моим мужем. Не воплотится в явь новый Лэн: не сбросят свои покрывала колоссы в подземном зале. Искусство и культура держатся, грубо говоря, большими деньгами. А ваши любители корок и рогож… ах, это в идеале?… так вот, если им хватит разума не проесть деньги, понастроят себе хижины на месте дворцов. Чистенькие, светлые, просторные — но хижины! И не будет ничего, поднимающего душу ввысь. Так, как вы мечтаете, жили ученики мага Маздака. Такими были первые, самые лучшие из христиан, однако они к тому же видели Новый Иерусалим в небесах. Вы уверены, что ваши равные, равно бедные совершенные люди смогут увидеть там что-либо помимо большой хижины… или пустоты?

Она виртуозно корчит из себя аристократку, моя Катинка, так что моя внутренность не выдерживает и я вмешиваюсь:

— Говорят, что у некоторых народов Вест-Индии не было царей, но были дворцы и храмы, которые возводились во время, свободное от полевых работ.

— Царей не было — так были земные боги. Белые Инки эти. А это, кажется, еще хуже демонов, одухотворенных стихий вселенной, — легко парирует Кати мой неудачный выпад.

— Вот, вы признаете и сами, — Идрис поднимает на нас свои серебристо-серые глаза, полускрытые нежными веками. — Создает на земле грандиозное лишь владетель, царь, тот, кому под силу принуждать и грабить. Отдайте труженикам то, что они заработали, и у вас больше не будет возможности роскошествовать.

— Да зачем им оно всё до капельки, помилуйте, Барс, — Кати машет на него ладошками. — Что это за работник, если подчистую съедает плоды своего труда? А что на излишки всегда находится лишний рот или чужая цепкая горсть — таково земное устроение, увы; ибо миром овладела злая сила хаоса.

— Если таково мироустройство, почему бы не изменить его, чтобы в корне подсечь несправедливость? Вы помогаете нищим, лечите увечных, но это лишь благие порывы, капля в море, от которой его соленость не меняется. Даже здесь, в вольном Гэдойне, много несчастий. А ведь можно творить добро последовательно, целеустремленно — и разумно.

О, он умеет обаять, Идрис! Так он и меня обаял когда-то. Воплощение исконной христианской мечты — это всегда ошеломляет воображение настолько, что уже перестаешь понимать главное: Мир Божий — это не обстоятельства, а сами люди. Его кирпичи не из глины, его блоки не из кремнезема. Они — живые. Пастух Гермы это понимал получше иных прочих. Слава Богу, что из Барсовой риторики повыдохлась былая страсть, и пленяет он теперь голой логикой, которую выдает за истину. Ох! Сколько их, считающих, что истина прежде всего должна быть логичной, добро — рациональным. Но такими — их легко обратить в свои противоположности. Ведь по видимости нет ничего более неразумного, неуместного, шутовского, чем добро, настоящее бескорыстное добро. Ну, а величайший логик — это, как известно, дьявол, и неспроста его так именуют. Вот уж у кого всё взвешено, измерено и разложено по полочкам, в отличие от Бога, того Бога, одно из имен Которого — Истина, Истина ослепительная и провокационная, Истина, взламывающая наше сознание аки тать…

— Подсечь в корне, — задумчиво повторяет меж тем Кати. — Истребить семя зла. До чего легким это кажется! Вместо того, чтобы уничтожать болячки общества по одной, ликвидируем их первопричину… Знаете, какое самое радикальное средство от, простите, вшей? Голову отрубить. Вот именно. Как бы и ваши опыты мироустройства примерно этим прискорбием не кончились: жалко будет это самое устройство.