Далия Трускиновская - Несусветный эскадрон

Мач не знал, как зовется та сила, что подхватила и потащила Ешку. Он не назвал бы ее любовью, потому что понимал любовь совсем иначе. И стало ему вдруг неловко от того, что вот он зачем-то смотрит на обнаженную женщину, не любя ее…

Мачатынь торопливо убрался с берега, подхватил позабытый Ешкой мешок с продовольствием, взял под уздцы легкомысленно оставленного без привязи жеребца и зашагал туда, где, по его разумению, должен был находиться командир эскадрона.

Картину он увидел такую.

Валялись на траве ментик, доломан, кивер и прочие гусарские доспехи. Сергей Петрович остался в одних чикчирах – поскольку в эскадроне состояла женщина, негоже было бы командиру щеголять перед ней вообще без штанов. Костерок, лишенный Ешкиной заботы, едва тлел. А Сергей Петрович, голый по пояс и босой, сидел и рисовал на песке прутиком девичье лицо. Мягко вывел он округлые щеки, маленький и чуть курносый нос, большие глаза, и принялся уж за лежащую на груди косу.

Мач вздохнул – Ешку понесло к Паризьене, Сергей Петрович размечтался о невесте, и одному ему было тяжко на душе. Не к добру померещилась Кача на полянке… и даже если мать из лучших побуждений возвела на девушку поклеп, даже если так…

Да и вся полянка эта крошечная была – как мимолетный миг передышки. Сейчас он особенно отчетливо понял это. Даже хорошей погодой насладиться помешала мысль о будущих сражениях за свободу. А воевать ему, после всех сегодняшних побоищ, вовсе не хотелось. Он знал, что никогда не забудет, как летит в глаза стальная струна прямо нацеленного клинка и как отлетает, отбитая вовремя поспевшим на помощь гусаром.

Мач положил к костру мешок и собрался отвести Ешкиного коня туда, где паслись прочие эскадронные кони.

– Что? – спросил Сергей Петрович, повернувшись к нему. – Хороша моя Наташенька?

– Хороша, – мрачно отвечал парень.

И тут они услышали вопль.

Вопила глотка мощная и к этому делу весьма способная. Видно, умение так пронзительно повить лелеяла она в себе годами. Причем сразу было понятно – вопль родился не от страха или боли, а от великого возмущения.

Не догадываясь о его причине и не сообразив связать его с ожидаемым возвращением Ешки, гусар схватил саблю и, на ходу вынимая ее из ножен, помчался, как был, босиком по мелководью, выручать маркитантку. Мач же, по молодости лет не сообразивший, что беспокоиться за Адель не нужно, кинулся следом.

Они оказались напротив дальнего края отмели как раз вовремя, чтобы увидеть замечательную картину.

Из распахнувшихся, словно от бурного ветра, кустов вылетел Ешка, пронесся без всякого соображения по воде и шлепнулся, раскинув руки. За ним выскочила обмотанная синей юбкой Адель со здоровенной хворостиной в руке. Она догнала обидчика и принялась за яростную экзекуцию.

Тут только бравый гусар догадался, в чем дело.

– Паризьена! – заорал он. – Опамятуйся, Паризьена!

Адель, молча вершившая расправу, взвизгнула в последний раз, увидев Сергея Петровича и Мача, и убежала обратно в кусты, едва не выскочив при этом из юбки. Ешка на четвереньках выбрался туда, где поглубже, и пустился вплавь. Вскоре он предстал перед командиром.

– Хорош! – только и сказал гусар.

Но столько было обиды в насупленной, и оттого удивительно забавной физиономии цыгана, такой несчастной выглядела его поджарая фигурка в мокрых штанах, что Сергей Петрович смотрел-смотрел со всей командирской строгостью, да и расхохотался.

Мач, не ощущая почему-то мужской солидарности с побитым Ешкой, всей душой порадовался за гордую и вольнолюбивую Паризьену. И мелькнула какая-то сомнительная недоверчивая мыслишка – вот бы и Кача при случае повела себя так же гордо… Сразу же ее перебила другая мысль – а если мать солгала, а если Кача отбилась от насильников не хуже Паризьены?..

Сергей Петрович, отсмеявшись, хотел было высказать Ешке кое-какие соображения насчет его по-гусарски лихой атаки, да воздержался – тому и так было несладко.

Командир быстро погасил свою широкую молниеносную улыбку, оставив лишь насмешливый прищур синих глаз, и повел свое несусветное воинство к костерку – перекусить.

Мужчины уже закопали в горячий песок дюжину яиц, уже поделили пирог-слокатне на четыре части, уже и с колобками из мятого гороха определились – гусар наотрез отказался от своей порции, – когда внезапно возникла полностью одетая Адель.

Вид у нее был атакующий.

– Мой командир! – сурово обратилась маркитантка к Сергею Петровичу, и тот вынужден был встать перед ней. – Или я, или он! В моем полку ко мне никто и пальцем не прикасался! Стоило попасть в ваш эскадрон, как сразу же начались безобразия!

Паризьена, очевидно, забыла сгоряча, что попала в эскадрон совершенно добровольно, и даже несмотря на командирское сопротивление.

– Господин шутник вообразил, – продолжала Адель, не глядя даже на Ешку, а лишь махнув в его сторону рукой, – что ему тут все позволено. Так скажите ему, мой командир, что я не эскадронное имущество и постоять за себя сумею! И прошу наказать его по всей строгости!

Ешку, похоже, взбесило не столько требование Паризьены, сколько ее высокомерное пренебрежение.

– Мой командир! – он вскочил от костра, прямо задыхаясь от злости. – Да что же это такое творится? Бедному цыгану и искупаться не дают?!? Да нужна она мне больно, эта ведьма! На кой мне черт тогда воинская служба?

Тут Ешке показалось, что сидевший между ним и гусаром Мач хочет сказать что-то зловредное. И цыган с каким-то шипом и даже оскалом показал парню кулак.

Мач просто приоткрыл от неожиданности рот, но общая склока и его подхватила и понесла. Назревала не то что ссора, а скорее драка.

– Мой командир! – не выдержал он, точно так же вскакивая, но на всякий случай вооружаясь ножом. – Я вообще ничего не понимаю! Они что, взбесились оба? Так мы теперь беситься будем, вместо того, чтобы делом заниматься? Ну так и дурачьтесь, сколько вам угодно! А я пойду!

Видя такой великий разлад в эскадроне, Сергей Петрович растерялся куда больше, чем в лесу, где их окружили пруссаки. Он видел возбужденное лицо Адели, шарящей в складках юбки рукоятку ножа, если не пистолета, и решительное лицо цыгана, явно готового дать сдачи, и сердитое лицо Мача, действительно способного подхватить с земли свою амуницию и уйти воевать в одиночку.

Эскадрон галдел так, что, должно быть, в баронской усадьбе слышно было.

Умоляющим взглядом посмотрел гусар в глаза Адели – и бешеная маркитантка оборвалась на полуслове. Ее опять ослепила синева.

С остальными сладить оказалось еще проще.

– Смир-р-р-р-на-а-а! – заорал вдруг Сергей Петрович, и Ешка с Мачем тоже замерли, вытянувшись в струнку и не досказав взаимных обвинений.