Михаил Успенский - Кого за смертью посылать

– Что случилось в городе, прокопченная душа?

– Княжеский терем сожгли, – сказал Окул. – И всех твоих там хотели сжечь. Спасибо старым разбойникам, я бы один без них не отмахался. И места этого в лесу не нашел бы.

– Набег? – воскликнул Жихарь.

– Кабы набег. Свои. Наши, столенградские.

– А дружина куда смотрела?

– Ты же всех на заставы отправил. Да и не стал бы я надеяться на дружину. Не будут они тебе больше подчиняться. Там теперь указчиками Заломай и Завид. Не казнил ты их в свое время, пожалел.

– А народ-то что же? Против законного князя пошел?

– Был ты народу добрый князь, а теперь ты народу первый враг.

– Это почему же?

– А кого за Смертью посылали? Кто ее снова в мир привел?

У Жихаря от обиды и ярости перехватило глотку.

– Так я же для них…

– Объясняй теперь. Когда Смерть воротилась, многие попадали замертво. Ну, кому-то от старости уже было положено, кто-то себе сдуру шею свернул, кого-то тюкнули сгоряча по темечку… Ты думал, они станут твои заветы блюсти?

– А Беломор что делал?

– Да косу эту дурацкую точил дурацким камнем. На него первого и набросились. Выживет ли, неведомо.

– Выживет, – сказал Жихарь. – Она к нему теперь добрая.

– Как белены объелись, – продолжал кузнец. – Мужики, бабы, детишки, старики… Орут: «Смерть Жихарю! Смерть пособнику Смерти!» Только могильщики да гроботесы за тебя заступались, но им тоже досталось. Княгиня хотела к народу выйти, да я не позволил, вывел через тайный погреб ее с княжнами и маленьким.

– Они-то чем виноваты?

– Вражеское семя потому что! – сказал Окул. – Когда терем жгли, казну твою растащили. Тут и дружина подоспела, мужиков раскидали, посекли, сами стали золото делить. Друг дружку тоже посекли, так что побитым гроботесам работы досталось много. Опять же ветер поднялся, сгорело чуть не полгорода.

– Ой, дураки, – сказал Жихарь. – А если соседи сделают набег? Кто их в бой поведет?

– Есть такое мнение, что снова надо звать на княжение Жупела – Кипучую Серу. Образы его в каждой избе, даже на улицах намалеваны. Стоят вокруг зеленой лужи, той самой, из которой он народился, зовут, кличут, причитают… И, сказывают, бурлит что-то в луже, пена идет…

– А Карина к отцу ехать не захотела?

– Там же мачеха, – сказал кузнец. – Вот когда Жупел вылезет снова из грязи в князи, то Апсурда, конечно, к нему переметнется. А пока нечего у кривлян делать. Да и со степняками нашли время поссориться – договор разодрали, Сочиняевы гусли разбили. Теперь нас с восхода некому прикрывать.

Снова Жихарь оказался виноват перед всем белым светом.

– А твои-то как? Семья, подмастерья?

– На заимке, – сказал кузнец. – Где угольные ямы. Кузнецов, сам знаешь, от колдунов не отличают… Ох, Жихарь, как бы наш старый черт с крыши не сверзился!

Еле успели добежать до избы – почтенный разбойник действительно сверзился да еще на лету заехал конопаткой по голове подхватившему его Жихарю.

– Вот, – сказал Кот, указуя на избу. – Теперь так не строят. Видишь, Жихарка, что творится? Правильно мы этих многоборцев всю жизнь грабили! И еще будем грабить! Вот у Дрозда ключица заживет – и пойдем опять по большим дорогам купцов досматривать!

– С вами, отцы, не пропадешь, – сказал богатырь, почесывая пораженную голову.

– Это так, – важно согласился Кот.

– Они с Дроздом чуть из-за бабки не подрались! – донес кузнец и подавился смехом.

– Круто наша полоняночка за дело взялась! – сказал Колобок. – Ликование в природе происходит. А всё мы! Так что не горюй! Случалось мне и во дворцах жить, и в хижинах убогих. Зато ты теперь понял, какие люди неблагодарные!

– Да нет, – сказал богатырь. – Они просто глупые, и даже не глупые, а… как бы это сказать… Ну, не выросли, что ли? Я бы, может, и сам несколько лет назад громче всех глотку драл у княжеского терема.

– Тоскуют по бессмертному житью, – сказал Окул. – Работать нужды не было, есть не хотелось… Можно было даже не дышать… А ты взял и враз их этого лишил!

– Да, – вспомнил Жихарь. – Кощей успел уйти?

– Еще как успел-то! Пятерых молодок за собой увел! – сказал Кот.

Кузнец вдруг помрачнел лицом:

– А вот сказитель Рапсодище не успел. Повесили его. Сочинителей всегда первых вешают, чтобы не сочиняли.

– Как же вы допустили?..

– Не разорваться же было! И главное, кто? Те же, что вчера его песни слушали!

– Кого же они теперь-то слушать будут? Вот не ждал, не гадал, никогда за него душа не болела…

– Не терзайся, – сказал Окул. – Живучи на погосте, всех не оплачешь. Иди лучше к своим, только разбуди их тихонечко…

Жихарь снял с шеи Колобка и пошел в избу. Дверь Окул укрепил железными скобами, петли смазал – отворилась она бесшумно.

В сенях спал Дрозд, у самого порога, так что пришлось через него перешагнуть.

Окошко в избе было завешено темной тряпицей, сквозь которую солнце еле пробивалось. Карина лежала на лавке, такая же спящая, какой богатырь ее видел в последний раз, только сон был другой – тревожный, маетный. Ляля и Доля лежали в обнимку под столом на старой шубе, лица у близняшек были чумазые.

Сын-младенец устроился в колыбели – в той самой, которую некогда сколотил для Жихарки на скорую руку Кот или Дрозд. Он не спал, а внимательно смотрел на отца. Даже с каким-то укором.

– Блин поминальный! – прошептал Жихарь. – Да ведь я за всеми за этими мелкими делами про имя-то позабыл!

Он осторожно вынул младенца из колыбели, подошел к окну и, улыбаясь неведомо чему, стал тихим голосом перечислять-напевать все известные и дорогие ему имена.

На какое имя дитя откликнется – то ему и носить.

Красноярск, 1998 г.