Вера Камша - ТАРРА. ГРАНИЦА БУРИ. Летопись первая.

— В восьмой год царствования Анхеля Светлого. Там случилось восстание против тирании Товиуса, и тот почел за благо не вмешиваться — опасался распространения смуты на войска. Достарбарцы просили Анхеля принять их под свою руку, просьба была удовлетворена. Зачем это вам? Что случилось?

— Ничего. Скажите, это кольцо на самом деле выглядит так?

— Какое кольцо? А, перстень Эрасти… Да, все точно. Он и сейчас на руке. Завтра можно будет посмотреть. Сегодня главный храм уже закрыт, а беспокоить отца-хранителя мне не хочется. Он не состоит в числе моих друзей. Теперь я не удивляюсь, что его святейшество искал именно вас. Вы говорите такими же загадками, что и он…

— Просто мы говорим об одном и том же, но боимся назвать жабу жабой. Как дети, которые не произносят слово «волк» из боязни, что тот окажется под кроватью… Когда я смогу увидеть его святейшество?

— Завтра. Я провожу вас к нему.

— Я хотел бы поговорить с ним немедленно.

— Увы! Это невозможно. Сейчас он председательствует на малом конклаве, созванном по настоянию кардинала Кантисского. Совет, скорее всего, затянется за полночь. Обычно Архипастырь пренебрегает условностями, но, когда съезжаются князья церкви, ему приходится подчиняться. После окончания двое кардиналов поведут Архипастыря в его покои и лягут один у окна, другой — у порога охранять сон его святейшества. Только после утренней трапезы и общего молебна Триединому и покровителю обители Великомученику Эрасти Архипастырь останется один для молитв и размышлений. Я тотчас же отведу вас к нему, а пока предлагаю поужинать…

— Это единственное, что нам остается.

— И, уверяю, не самое худшее…

Шандер и засидевшийся у графа Рене заканчивали партию в эрмет[48], когда в дверь бешено забарабанили. Белка бросилась отворять. В кабинет, оттолкнув девочку, ворвалась Ланка и с воплем: «Скорее, умирает!» — вцепилась в руку Рене, потащив эландца к двери. Шандер с Белкой бросились следом. Сомнений в том, кто именно умирает, у них не было, однако принцесса промчалась мимо покоев Стефана и понеслась вверх по боковой лестнице.

«Кто?!» — на бегу бросил Рене, и девушка со слезами выкрикнула имя младшего брата. Спустя мгновенье они стояли у распахнутой настежь двери. Адмирал узнал короля, Лукиана, Стефана с Герикой и старого дворцового лекаря. По каменному лицу медикуса было ясно, что принц обречен.

Марко били судороги, лицо было искажено до неузнаваемости. Двое здоровенных «Золотых» с трудом удерживали хрипящее, извивающееся тело.

— Надо уметь перенести то, что ты не в силах изменить. — Скрипучий шепот, раздавшийся под ухом Арроя, мог принадлежать только Жану-Флорентину, сообщившему, что трансформация зашла слишком далеко и стала необратимой.

— Агва Закта?

— Естественно, налицо все приз…

— Ланка, Герика, Белка, нечего вам здесь делать! Лукиан, уведите девушек и пошлите за священником, — распоряжался Стефан. Наследник был бледен, но держался на ногах твердо. Рене непроизвольно отметил неуместную радость, мелькнувшую в глазах Лукиана. Да, младший принц умирает, но зато старший, надежда Таяны, выздоравливает. Ланка коротко, по-девчоночьи всхлипнула и прижалась к брату, который молча обнял ее и тут же толкнул к капитану «Золотых», продолжая смотреть в лицо умирающего.

— Да сделайте хоть что-нибудь! — закричал король срывающимся, неожиданно тонким голосом и закрыл лицо руками.

Медикус, велев гвардейцам держать сильнее, схватил бьющуюся руку и полоснул по ней ножом. Хлынула темно-красная кровь. Марко затих и опустился на подушки.

— Ему лучше? — король подался вперед.

— Только в том смысле, ваше величество, что прекратились судороги. Он умирает. Это яд!

— Но Михай же не может…

— Мы давно знаем, что Годой убивал не один. — Рене положил руку на плечо королю. — Все только начинается. Яд предназначался не Марко.

Марко-старший ответить не успел. Умирающий открыл глаза и сел, протянув вперед окровавленную руку. Он звал не отца и не брата. Принц обращался к дяде, называя его всеми титулами. Даже теми, которых не знал.

— Рене-Аларик-Руис рэ Аррой и Рьего сигнор че Вьяхе, Первый паладин Зеленого храма Осейны, рыцарь Рыси! Надежда Тарры! — Гулкий, звонкий голос был слышен далеко за пределами комнаты. — Знай, что не успеют облететь последние листья, как в Таяне взойдет Темная звезда. Готовься!

Мертвый принц упал на подушки. Незаметно вернувшаяся Ланка вцепилась в руку Рене, тот даже не заметил. Марко-старший прошел сквозь расступившихся «Золотых» и накрыл тело сына парадным плащом. Сам. Так повелось в королевстве Таянском со времен отрока Тая.

Ночь выдалась душной и липкой от влаги. Именно такими ночами снятся кошмары. Феликсу каким-то образом удалось уснуть, но спал он беспокойно. Роман, куда меньше нуждавшийся в отдыхе, вертелся в постели, вздрагивая каждую четверть часа, когда ударяли в сигнальный колокол. Иногда за окном мелькала быстрая тень — летучие мыши вышли на охоту. Комнату заливал лунный свет. «Ярче, Луна, свети», — вспомнились навязчивые строки. Куда уж ярче…

Эльф тихонько, чтобы не разбудить Феликса, перебрался в кресло у окна. Колокол отзвонил три четверти непонятно чего. В окно скользнул черный комок. Летучая мышь! Роман без особого интереса наблюдал за зверьком. Ночной охотник за комарами, как и положено, бросился на белое — вцепился в портьеру, но дальше стало твориться что-то вовсе невозможное. Нетопырь начал стремительно увеличиваться в размерах, меняя свой облик и все больше и больше обретая сходство с человеком, пока не превратился в кого-то высокого, с кожистыми крыльями и уродливой приплюснутой мордой.

Монстр устроился в кресле напротив Романа и требовательно на него уставился. Глаза у нелюдя горели адским пламенем, из пасти лезли чудовищные клыки. Тварь окутывал едкий серный дым. Эльф как-то отстраненно отметил, что на чешуйчатой башке ночного урода зачем-то торчат преострые козлиные рога. Страха Роман не чувствовал, скорее интерес. Урод продолжал молча сверлить Романа взглядом, и бард не выдержал:

— Кто ты?

Молчание.

— Кто ты такой? Ты меня понимаешь?

Радостный кивок.

— Тебе что-то нужно?

Чудище энергично затрясло башкой, распространяя запах серы. Роману происходящее казалось нелепым маскарадом, но крылан, несмотря на все атрибуты исчадия преисподней, эльфу нравился. В том, что клыкастое чудовище никому не собирается причинять зла, бард был твердо убежден, хотя повода для подобной уверенности не было ни малейшего.