Марина Дяченко - Преемник

Он позволил себе расслабиться. Чуть-чуть. Распустить бронированный панцирь, отрезавший его от мира, подумать о молодой Тории, о родинках на её шее, и о первой брачной ночи строгого и целомудренного Луара…

Какое счастье, что все эти месяцы мальчик был не один.

Я рассказала ему всё. То есть я, конечно, рассказала ему всё, что считала нужным, что, по моему мнению, он должен был знать про Луара. Кое-какие подробности я, конечно же, упустила — и тут же попалась, потому что Эгерт Солль не был дураком.

Он встал и отошёл к окну. Глядя в его широкую спину, я снова почувствовала головокружение от мысли, что пришла-таки, что он принял меня и разговаривает почти как с равной, что я сижу в его кресле и грею ноги в его ковре, что мы с ним беседуем один на один — а ведь он всегда представлялся мне чем-то совершенно недосягаемым, как статуя на высоком постаменте…

Я прикрыла глаза. Странствия хороши, когда ты трясёшься полегоньку в повозке, когда с тобой друзья и всегда имеется сытный ужин; то ли дело пешком и в одиночку, да по нынешним неспокойным дорогам, да впроголодь, да ночуя под заборами…

Я улыбнулась. Добрые деревенские ребята давали мне денег за «пшак». Я подходила к первому попавшемуся и предлагала «пшакнуть» за медную монетку; тот долго маялся — но любопытство брало верх, и я показывала несложный трюк, которому обучил меня Флобастер, маленькое представление с надуванием щёк, шевелящимися ушами и смешным «пшаком» в конце… Эдакий незамысловатый цирк.

Детишки и молодёжь, жадные до зрелищ, собирались компаниями и приводили друзей, порой я собирала целую пригоршню монет — но случалось и так, что на околице меня догонял здоровенный парнище и отбирал всё — и то, что заработала, и то, что было раньше, и даже хлеб…

Улыбка моя погасла. Я не удержалась и вздохнула — Солль обернулся от окна, за которым всё так же лилась вода. Мы встретились глазами, и я поняла, что всё, о чём я умолчала, ясно ему как день.

— Да, — сказала я громко, пытаясь собственной дерзостью погубить свои же неуверенность и страх. — Да. Я вот люблю его. Ну и что?

Он воспринял моё признание совершенно неожиданно. Криво усмехнулся:

— А я, значит, не люблю. Мать не любит.

Я заметалась, не зная, что ответить; он снова отвернулся:

— Меня тут в последнее время принято упрекать… То долг воинский не выполняю, то сына вот отверг… То есть не сына, а… Но всё равно предосудительно. Бросил на произвол судьбы… Так?

Я встала. Подошла к нему, опустилась на колени:

— Так. Вот убейте меня, выгоните… Я же всё понимаю. И про госпожу Торию, и про вас… И вообще это не моё дело. Но Луар-то не виноват. Ну за что же… Он же не виноват, что родился, за что ему это… И если с ним теперь что-то случится… вы будете виноваты. А теперь можете бить меня… И выгонять…

Он долго смотрел на меня сверху вниз. Потом наклонился, ухватил жёсткими пальцами под мышки — у меня даже дух перехватило. Поднял с колен и поднял над полом, будто котёнка; лицо моё оказалось вровень с его лицом. Так прошло несколько долгих минут, на протяжении которых я старалась не дышать.

— Хорошо, — он вздохнул и поставил меня на пол. — Тебе потребовалось мужество, чтобы сказать мне всё это. Теперь я тоже… проявлю мужество. Сядь…

Повинуясь его жесту, я водворилась обратно в кресло. Он прошёлся по комнате, прислушиваясь к каким-то своим мыслям. Остановился напротив меня; я заёрзала и встала.

— Да сиди ты… — он легонько толкнул меня в плечо. Постоял, раздумывая; вздохнул:

— Когда Тории Солль было двадцать с небольшим лет… Она, юная невеста, приехала в Каваррен с женихом… Это был не я. Это был студент по имени Динар Дарран.

Он помолчал, наблюдая за моей реакцией. Конечно, я удивилась, но сочла неприличным показывать это. Он, похоже, остался доволен моей выдержкой, хмыкнул и продолжил:

— Они прибыли в Каваррен по некоему делу, связанному с научными изысканиями… На беду, тут случился я, первый боец и первый любовник в городе, и, конечно, красота Тории не оставила меня равнодушным… Я повёл себя скверно, и взбешённый студент Динар вызвал меня на дуэль… Я убил его, — Солль снова прошёлся по комнате, искоса изучая, как понравится мне это признание. Я сидела ни жива ни мертва — что-то говорило мне, что никто другой не удостаивался раньше столь откровенной Эгертовой исповеди. Мне даже стало страшно — честь это или наказание?

— Я убил его, — повторил Эгерт, глядя в потолок. — Он, бедняга, и фехтовать-то почти не умел… Тем бы дело и кончилось — но вот случилось, что в тот самый день в Каваррене оказался некто, ставший свидетелем дуэли… И посчитавший меня виновным в намеренном убийстве. И правильно посчитавший, между прочим, — он невольно поёжился. — И он, этот некто, вызвал на дуэль меня…

Солль замолчал. Я смотрела, как он вспоминает, нет — переживает заново то, по-видимому, страшное, что случилось потом.

— Он заклял меня, — проговорил Солль глухо. — Внешне это выглядело, как шрам на щеке, — он с усилием провёл пальцем от виска до подбородка, оставив на коже красную полосу. — Вот такой шрам… И заклятие трусости. Я сделался невыносимо, болезненно труслив, я потерял себя, меня сожрало это трусливое чудовище, я боялся темноты, высоты, боли, крови… Боялся позора — но как раз позор стал преследовать меня по пятам, потому что трусов принято презирать, — он перевёл дыхание.

— Господин Эгерт, — сказала я шёпотом, — может быть, не надо?

Он понял, что я хотела сказать. Хмуро усмехнулся:

— Надо, Танталь… Я хочу, чтобы ты поняла…

Он сел наконец, забросил ногу на ногу, сложил ладони на колене:

— Да… Мне пришлось оставить прежнюю жизнь и бежать из города. Я пережил и боль, и грязь, и стыд, пока судьба не привела меня в город, где деканом в университете был господин Луаян, а Тория — Тория! — была его дочерью… Я хотел снова бежать — но декан не пустил меня. Он заронил в мою душу надежду — встретиться с тем, кто заклял меня, и вымолить прощение…

Дождь за окном перестал быть ливнем — теперь это был мелкая, надсадная, залепившая стекло морось. Эгерт замолчал, и я решила было, что больше он ничего и не расскажет.

Он вдруг улыбнулся:

— Значит, Луар теперь — настоящий мужчина? И ты оценила его по достоинству?

Я вздрогнула от неожиданности и потеряла над собой контроль. Мои уши, шея и лицо загорелись тёплым и мучительно алым. Я потупилась, склонив голову, безуспешно пытаясь скрыться от Эгертового взгляда.

Его рука легла мне на загривок:

— Ну… Меня-то зачем стесняться?

Я замерла, боясь поднять голову и ненароком сбросить его ладонь; он вздохнул, осторожно потрепал меня по затылку, отошёл к окну.