Тимур Туров - Ядовитая кровь

Глаза татарина светились, Приблуда с ужасом заметил это и выставил перед собой саблю. Только восемь козаков стояли вокруг джинна.

Приблуда облизал губы. Он теперь видел в темноте, но это его не удивляло. Он видел лицо противника, его улыбку – он действительно улыбался, с ужасом понял Приблуда.

Они не смогут его победить. Не смогут. Одного за другим достанет этот страшный джинна козаков своими саблями. Одного за другим.

Черепень возился на земле, пытался зарядить пистоль. Джинна это заметил и сделал, не прекращая рубить воздух вокруг себя, шаг в сторону Приблуды. Еще шаг. Попытавшегося поднырнуть под клинок Страха он даже и не заметил вроде, просто сорочка козака вдруг стала черной, а сам он упал и замер в ковыле.

Еще шаг.

Вот и все. Все. Еще два таких шага, и джинна окажется прямо перед ним, перед Приблудой. И закончится первый поход. И последний поход, потому что других уже не будет. Будет боль, а потом смерть.

Луна вставала за спиной Приблуды, освещая клубы пыли, замершие и еще трепещущие окровавленные тела, сверкая на саблях джинна.

С клекотом сверху, из звездной темноты, упал орел. Джинна отмахнулся клинком, птица мелькнула у него над головой и снова исчезла во мраке.

Джинна ощерился, на губах его выступила пена, как у бешеного пса.

Снова заклекотал орел, джинна замер, обернулся на крик и в этот момент низко, над самой землей, мелькнуло тело волка. Хруст, крик боли – джинна упал лицом вниз, не выпуская оружия. Он еще не сдался. Его еще не остановил волк, рвущий тело.

Джинна нужно было только повернуться, один раз взмахнуть саблей... И это ему удалось – почти удалось. Сабля, сверкая в лунном свете, поднялась вверх, замерла, но хищная птица впилась когтями в руку, пригвоздила ее к земле.

Только теперь джинна закричал, тоскливо и страшно, прощаясь с жизнью. Волк прыгнул ему на спину, зубы сомкнулись на шее. Раздался хруст – ноги и руки джинна дернулись одновременно и ослабли. Орел отпустил руку, медленно отошел в сторону, лег, превращаясь в бесформенную груду перьев.

Груда потекла, словно воск в огне.

– Помоги, – попросил Черепень.

Приблуда обернулся на голос – атаман пытался поясом перетянуть себе ногу.

– Помоги, – повторил атаман, – а то истеку кровью.

Приблуда воткнул саблю в землю, бросил пистоль, который все еще сжимал, оказывается, в левой руке, отобрал у Черепня тонкий сыромятный ремешок и затянул у него над коленкой.

Черепень лег на спину.

Грудь высоко вздымалась, лунный свет отражался в капельках пота.

– Смогли, – выдохнул Черепень. – А я уж думал – все. Тут и останемся все.

– Ты где так долго, перевертень? – со стоном вымолвил старый Чугайстр. – Смерти нашей хотел?

Приблуда посмотрел на характерника – Волк сбросил звериное обличье и сидел рядом с убитым джинна, стирая с лица кровь.

Приблуде показалось, что рана убитого еле заметно светится, словно тлеет там что-то.

– Что-то видишь? – спросил Волк. – Видишь?

– Не знаю, – ответил Приблуда.

– Ты чего так долго? – Чугайстр, тяжело опираясь на татарское копье, подошел к характернику и сгреб того левой рукой за чуб. – Прятался, бисово семя?

– За тебя работу делал, – засмеялся Волк. – Троих вы упустили, еле нагнал. Если бы не Синица – точно бы не нагнал. Пока догнал, пока убил... Думал, вы тут уже справились. А вы с одним-единственным джинна сладить не могли.

– Чтоб тебя... – простонал Чугайстр и сел рядом с Волком. – Чуть все на тот свет не отправились. Что бы мы Лихолету сказали там? Прости, друг, только напрасно ты муки принял и смерть мученическую? Слабы мы оказались, прости. Думаете, простил бы нас старый Лихолет? В глаза бы плюнул, смолы кипящей в рожи наши плеснул, сам бы вместо чертей нам огня задал, как бог свят!

– Волк, – слабым голосом позвал Синица. – Глянь – не серебро у гада на саблях?

Волк нашарил сабли у себя за спиной:

– Нет. А что?

– Плечо жжет, как от серебра. Чуть сильнее бы он меня достал – и не летать мне больше.

– Вечно ты плачешь, птичка, – усмехнулся Волк. – У тебя все сейчас заживет. А вот у них...

– Перевяжите тех, кто жив, – сказал Черепень. – Сколько сможет на коней сесть?

– Шестеро, – осмотревшись, ответил Волк.

Луна полностью вышла из-за горизонта, светила ярко, так, что у Приблуды потекли слезы.

Или текли они оттого, что рассмотрел он тела товарищей своих. И раны на их телах.

– Ты со мной считал? – спросил Черепень.

– И с Чугайстром.

– А гонца считал?

– Тогда пятеро сядут в седло. А гонцом кого пошлешь?

– Должен был Страх ехать, его жребий выпал.

– Он сейчас со святым Петром здоровкается, – тихо, еле слышно сказал Качура.

– Он с Петром? – в голос захохотал Чугайстр. – От бы и Страх посмеялся, когда б тебя услышал. Деготь он сейчас с остальными пьет. С Задуйсвичкой, со Стрижом...

Старик замолчал, понурив вдруг голову.

– Не, – подумав немного, сказал Чугайстр. – Стрижа Катерина отмолила. Сама в рай пошла за мучения свои и его отмолила.

– Нам к утру нужно возле крепости быть, – сказал Черепень.

– Рану перевязать, я перетянул только. Нога гнить будет. – Приблуда вскочил, бросился было к балке, к сумкам, где лежали снадобье и чистые тряпки для перевязки, но Черепень его остановил.

– Не успеет сгнить, – сказал он. – Мы до крепости раньше доберемся. А там...

– Заждались меня друзья-товарищи, – снова засмеялся Чугайстр. – Все, небось, к околице пекла ходят, высматривают. Место мне погорячее приготовили.

– Тебя там Кривой встретит, по старой памяти шкуру канчуком спустит.

– А и спустит, – согласился Чугайстр. – И прав будет. Только не сможет – теперь я старше его почитай годков на двадцать. Это он мне за дегтем бегать будет, черт одноглазый. Вот там я ему все и припомню. Чего сидим? Заждался уж Кривой. Ты мне своего канчука не одолжишь, атаман?

– Забирай, – махнул рукой Черепень. – Вот посмеемся поутру в пекле. Всегда мне интересно было, как оно там? Вроде как заснул, а проснулся...

– Вроде как заснул, – сказал кто-то над Владом.

Поток холодной воды обрушился на Гетьмана, вышвырнул его из сна.

– Трясця твоей матери, – пробормотал Влад. И даже немного удивился, что до сих пор живой.

«Теперь скоро, – подумал он. – Наверное, и меня заждались козаки на том свете».

– Ну, ты, урод! – сказал Влад, открывая глаза.

Глава 8

Глаза лучше закрыть. Свет прожекторов режет, пронизывает голову насквозь, достает до затылка. Лучше глаза держать закрытыми, но нельзя.

Есть у Влада Гетьмана своя собственная, особенная гордость. Тихое ментовское достоинство. Или достоинство человеческое, которое нужно продемонстрировать нелюдям, сидящим сейчас в партере возле арены.