Марина Дяченко - Привратник

С первого взгляда обычная женщина, хозяйка в темном домотканом платье. Но тут же я понял вдруг, что это не просто пастушка или телятница – было в ней что-то внезапное, припрятанное, скрытое от посторонних глаз. Порода, наверное.

– Март, – сказала она тихо, положив руку на плечо стоящего в воротах мужчины. – Дай, я поговорю с ними. Это ничего.

Они встретились взглядами. Потом мужчина сдвинул брови:

– Если кто-нибудь из них посмеет обидеть тебя… – он по-прежнему говорил тихо, но глаза его недобро блеснули, когда он глянул на Легиара. Помедлил, неохотно отступил в сторону:

– Входите…

Мы вошли.

Двор был, пожалуй, даже слишком просторным. В глубине его, под фруктовыми деревьями, стояла скамейка, куда кивком головы и пригласила нас женщина – сейчас она казалось гордой, даже надменной:

– Говорить будем здесь.

Все остались стоять.

– Итак, Легиар, – сказала она ровно, – вы применили ко мне силу. Значит ли это, что между нами теперь война? Значит ли это, – она обернулась к Орвину, – значит ли это, Орвин, что вы в этой войне приняли сторону Легиара? Значит ли это, наконец, – ее голос дрогнул, – что мое желание оставить магию и общество магов никем не принято во внимание?

Орвин нервничал, бледное лицо его, покрытое неровными красными пятнами, сделалось похожим на географическую карту. Я ждал в тревоге, что же Ларт ответит на эту гневную тираду. Но он молчал, кусая губы.

На противоположной стороне двора стоял, привалившись к забору, и смотрел на нас мужчина по имени Март.

– Кастелла, – сказал наконец Ларт. – Я прошу прощения за то, что сделал. Можешь ударить меня, если хочешь. Но сейчас каждая секунда дорога, каждая уходящая секунда! Разве ты ответила бы, обратись я к тебе с просьбой?

– Нет, – сказала она без промедления. – Мне плевать на твои страхи, Легиар. Мне не интересны твои дела. Я живу в другом мире.

Орвин, сжимавший дощатую спинку садовой скамейки, подался вперед:

– Мир один, Ящерица! – сказал он горячо и убежденно. – Мир у нас один, послушай, пожалуйста!

На щеках Легиара ходуном ходили желваки:

– Не время сводить счеты. Не время вспоминать обиды. Третья сила существует, и она подошла так близко, что ее дыхание шевелит волосы на наших головах. Где Марран, Кастелла?

– Зачем? – спросила она с неприкрытой ненавистью.

– Он… – начал было Орвин, но Ларт перебил:

– Он должен нам помочь. Он поможет нам. Кастелла, ты должна знать, где он.

Она прищурилась, переводя взгляд с одного на другого:

– Так вы еще не наглумились, Легиар?

Орвин чуть не выдернул скамейку из земли одним резким нервным рывком:

– Да нет же, Ящерица! Нет! Не то! Мой медальон ржавеет, и…

У нее, надменной, злой, вдруг задрожали губы. Она не хотела слушать:

– Вы… Вы изувечили его… За что? За глупый проступок? За шалость, которую объявили предательством? И двое на одного!

– Не лицемерь!! – Ларт сорвался. – Он получил, что заслуживал! А ты – ты молчала все это время, потому что считала наказание справедливым!

– Наказание?! Да вы расправились с ним в угоду собственной гордыне… А скорее всего, из зависти!

Я отшатнулся – думал, тут ей и конец пришел. Но Ларт – железный Ларт!

– уже взял себя в руки:

– Хватит. Где он?

А ее все еще несло:

– Где? А куда вы его бросили? Куда вы его швырнули, искалеченного и беспомощного? Куда вы отправили его умирать?

– Умирать?! – в ужасе переспросил Орвин. Она глянула на него мимоходом и снова бесстрашно посмотрела Ларту в глаза, посмотрела с вызовом, с превосходством:

– А вот он жив. Жив и счастлив! И он еще вернется, Легиар, подожди!

– Откуда ты знаешь? – быстро спросил Ларт. – Ты следила за ним?

– Кровь… Его кровь, да? – подался вперед Орвин, но Легиар раздраженно от него отмахнулся:

– Не говори ерунды… У нее не хватило бы силы так долго удерживать связь.

Женщина вскинула голову совершенно неподражаемым, победоносным движением. Усмехнулась, переводя взгляд с одного мага на другого. Даже меня удостоила мимолетной усмешкой, даже подобрела как-то, расправила плечи. Потом небрежно скользнула рукой за корсет своего простого платья и вытащила оттуда что-то вроде вчетверо сложенной тонкой салфетки. Спрятала лоскуток в ладонях, снова оглядела нервно ломающего пальцы Орвина и застывшего, как глыба, Легиара.

Молчание затягивалось. Наконец, женщина снисходительно усмехнулась и развернула лоскуток.

Это была-таки салфетка, тонкая, белая, а в центре ее расползались на глазах дыры с черными обугливающимися краями.

Улыбка застыла на лице женщины, застыла, обернувшись страшной гримасой.

– Небо… – прошептал Орвин. Неровные пятна разом сошли с его лица, и оно стало белым-белым, без кровинки.

Через двор уже несся Март, несся длинными отчаянными прыжками.

Ларт не проронил ни звука.

Женщина всхлипнула жалко и выронила изуродованную тряпицу. Ларт нагнулся было, быстро поднял то, что осталось от салфетки – и выронил тоже, потому что лоскуток вспыхнул неестественно красным пламенем, чтобы тут же рассыпаться щепоткой пепла.

– Марран, – сказала женщина глухо.

Подоспевший Март поддержал ее, прижал к себе, и никто, кроме меня, не видел, как болезненно дрогнули его губы при звуке этого имени.

Орвин, заламывая руки, смотрел на Ларта. Ларт молчал.

Март попытался увлечь женщину в дом, но та вдруг отстранилась, шагнула неуверенно, опустилась на скамейку:

– Ларт, – позвала она шепотом, – Ларт…

Легиар быстро склонился над ней:

– Что?

Она подняла к нему осунувшееся, залитое слезами лицо:

– Поклянись… Поклянись, что ты не преследовал его после… После…

Она не договорила. Ларт вздохнул, взял ее за плечи, повернул к себе, произнес, глядя прямо в горестные глаза:

– Клянусь. Светлым небом клянусь, я его не трогал.

Она уронила голову. Март подхватил ее, не сопротивляющуюся больше, на руки, и унес в дом. Орвин шагнул было следом, но Легиар взял его за плечо и остановил:

– Идем. Тут мы не поможем и нам не помогут.

В доме горько заплакал ребенок.

Часть пятая.

Поединок

Бархатная тьма.

Он лежал на гладких досках, казавшихся мягкими, как перина. Неба не было, но и потолка не было тоже.

Когда топор коснулся шеи длинным, холодным, как змея, лезвием… Неужели права была одноглазая старуха, нянчившая его в раннем детстве, неужели после смерти действительно наступает новое? Гладкие доски… Постой-ка, разве не говорила одноглазая нянька, что тело остается на земле, чтобы его похоронили? А разве способна моя душа ощущать эти уютные доски, это заботливое, со всех сторон идущее тепло? А вот сквозняком потянуло… Небо, да где же я?