Тим Северин - Дитя Одина

Управитель Сигтрюгга ждал на берегу, дабы поклониться своему господину. Он повел нас вверх по склону к конунгову жилищу. Улица была вымощена деревянными плашками, грязь загачена плетенкам, однако ноги время от времени разъезжались на осклизлой мокрой поверхности. Через распахнутые двери я мельком видел внутренности домов, мерцающий огонь в открытых очагах, смутные фигуры людей, сидевших на боковых скамьях, или женщин, стоявших над котелками с варевом, мрачные лица детей, высовывавшихся в двери и глазевших на нас, пока невидимая рука не втаскивала их обратно в полумрак. Сигтрюгга и его приближенных здесь недолюбливали. Встречали конунга Дублина весьма и весьма сдержанно.

Мы прошли через ворота в городской стене, которой я раньше не заметил, ибо скопление домов закрывало собой защитный вал Дублина. Наконец мы добрались до центра города, где дома стояли просторней и где находились палаты Сигтрюгга, очертаниями и размером похожие на дом ярла Си-гурда, хотя выстроенные больше из леса, чем из торфа. Чуть сзади и справа от дома Сигтрюгга возвышался странный, довольно крутой травянистый холм.

— Холм Тора, — заметив, что я смотрю в ту сторону, пробормотал Эйнар, корабельщик, тот самый, что рассказывал о воинственных ирландских священниках. — Эти безумные изуверы срубили священные деревья, но чтобы избавиться от его присутствия, мало просто помахать топором. Шелковая Борода до сих пор приносит здесь жертвы, время от времени, когда очень нужна удача, хотя по-настоящему он поклоняется Фрейе. Золотые слезы — вот что ему по нраву.

Тюркир когда-то давно в Винланде поведал мне, что эта богиня богатства проливает золотые слезы по своему супругу, однако, кто такой Шелковая Борода, я не знал, и все же рискнул показать свою догадливость. В ответ на мою догадку корабельщик загоготал.

— Ты и впрямь явился из внешних пределов, а? Шелковая Борода — это вон тот щеголь, наш вождь. Он любит свою одежду, духи, башмаки из тонкой кожи, кольца, и разве ты не заметил, сколько времени он проводит, расчесывая, гладя и холя свою бороду и бакенбарды?

Но я почти и не услышал его ответа. Я замер на месте, гладя на женщину, стоявшую при входе в дом Сигтрюгга среди кучки женщин и слуг, вышедших по обычаю навстречу конунгу. Ей, наверное, было лет пятьдесят. Она была в необычайно богатом одеянии — в длинном синем платье и таком же шелковом шарфе. Очевидно, то была особа важная, ибо стояла впереди всех, рядом с молодой женщиной, которая, как я догадывался, была женой Сигтрюгга. Но внимание мое привлекло не платье старшей женщины, а то, как она стояла и как смотрела на Сигтрюгга, который уже подходил к ней. На лице у нее было разочарование и решимость. Я прежде уже видел именно такое выражение и такую же позу. Я почувствовал, что вижу перед собой не эту седовласую матрону, но другого человека. От этого воспоминания мне стало тошно. Точно такое же выражение я помню на лице Фрейдис, дочери Эйрика.

— Иди и не таращи глаза, — сказал у меня за спиной Эйнар.

— Кто эта седовласая женщина, что стоит впереди всех? — спросил я.

— Это мать Сигтрюгга Кормлед, ирландцы зовут ее Гормлайт.

Я совершенно смешался.

— Но разве не на ней собирается жениться ярд Сигурд в награду за помощь Сигтрюггу? Это она поможет ему стать королем?

— Вот именно. До прошлого года она была женой короля Бриана, но он развелся с ней после какой-то ссоры. Теперь она говорит, что Бриан не заслуживает своего трона. Она так его ненавидит, что готова поддержать любого, кто женится на ней, обещав скинуть Бриана. За ней большая сила, потому что она еще и сестра Морта, конунга Лейнстера, и даже побывала замужем за Малахи, еще одним важным ирландским вождем, который немало лет потратил на козни и войны против Бриана, желая сам стать королем. Что бы ни случилось среди правителей в здешних краях, можешь быть уверен, в этом замешана Кормлед. А теперь ступай-ка лучше к управляющему Сигтрюгга и спроси, не найдется ли у него местечка для тебя.

Кетиль, управляющий, сердито уставился на меня, когда мне наконец удалось обратить на себя его внимание. Он сновал там и сям с очень важным видом, распоряжаясь разгрузкой множества ящиков и тюков, привезенных с Оркнеев посольством его господина, крича, чтобы из кухни несли снедь и накрыли столы, и вообще стараясь произвести впечатление, будто без него в хозяйстве конунга все пойдет вкривь да вкось, хотя на самом деле, похоже, только путался у всех под ногами.

— На время будешь псарем, — бросил он мне. — Один из ирландских вождей, с которым конунг вел переговоры, прислал пару лохматых волкодавов в подарок. Очевидно, это любезность, хотя по мне — только лишняя тягота. Мне сказали, что этими зверюгами имеют право обмениваться только конунги и вожди кланов, так что ты должен позаботиться о них на тот случай, если даритель приедет погостить. Сперва корми их, потом уж сам ешь.

И он отпустил меня, махнув рукой, а мгновение спустя уже выговаривал одному из слуг за то, что тот поставил не те кубки для трапезы конунга.

Моих подопечных нельзя было не заметить. Они находились в задней части дома — длинноногие, лохматые твари в полном смятении скакали из угла в угол. Опыта в обращении с собаками у меня не было никакого. Но по тому, как они поджали хвосты и прижали к головам большие висячие уши, далее я понял, что им не по себе в новой обстановке. В Исландии я видел несколько собак такой породы, куда их привозили так же, как ирландских рабов, и поэтому знал, что они не так опасны, как кажутся. Мне удалось выманить их из дома конунга и дать объедков, которые я выпросил у кухонной прислуги. Псы печально посмотрели на меня, большие темные глаза блеснули сквозь завесу шерсти, они явно узнали во мне человека, не сведущего в собачьем деле, но с добрыми намерениями. Я был признателен этим долговязым зверям — они позволяли мне оставаться в тени и делать вид, что я занят делом. Кто бы ни посмотрел в мою сторону, всякий видел, как я расчесываю их жесткую шерсть, а собаки были настолько любезны, что позволяли мне это делать, хотя я не мог не задаваться вопросом, не улучат ли они удобный момент и, пользуясь моей неосведомленностью, не вцепятся ли в меня.

К счастью, моя роль королевского псаря ни разу не подверглась настоящему испытанию. Конунг Сигтрюгг на самом деле не очень любил этих животных, видя в них лишь некое украшение, вроде своей тонкой обуви и прочей роскоши. На деле единственная моя обязанность состояла том, чтобы обе собаки красиво выглядели, сидя или лежа по сторонам его высокого места, когда он вершил суд или сидел за трапезой.

Королева же мать, Гормлайт, страшила меня, и не только потому, что слишком походила на Фрейдис, устроившую резню в Винланде. В ней была расчетливая холодность, которая время от времени проглядывала из-под изящных манер. Она все еще была очень красива, стройна, изящна и сохранила молодую грацию, так что со своими зелеными глазами и надменным видом напоминала мне презрительную кошку. Манеры у нее были прекрасные — она снисходила даже до низкого мальчишки-псаря, порою бросая ему слово, — но в ее вопросах крылась суровая жесткость, и коль скоро ответ ее не устраивал, она привычно не замечала его и давила на человека до тех пор, пока не получала другой, желаемый ответ. Я видел, что она любит козни, расчетлива и может заставить своего сына, ослепительного Сигтрюгга, поступить именно так, как ей нужно.