Инесса Ципоркина - Власть над водами пресными и солеными. Книга 1

Так что не тяни, любимый. Давай поговорим, как дракон с драконом.

— А что ты хочешь узнать? — спрашивает он совершенно искренне. — Разве есть еще что-то?

Я замираю. То есть как это "еще что-то"? Я пока только одно и поняла: при словах, что я сама, своими руками отдам Геркулеса Кордейре и пойду своим кромешным путем без всяких спутников, друзей, защитников и прочая, мне неожиданно стало очень больно. И от боли я превратилась в дракона. И больше с тех пор человеком не была. Вот до этой самой минуты. Дубине, видно, тоже стало очень больно, когда он увидел, кем я оборотилась, пальнул мне в задницу из базуки и вроде бы даже попал. Потом от боли, что он меня убил (и непременно убил бы! не будь я драконом с их сверхзвуковой скоростью полета!), бедный мой Дубина упал на прекрасные тисовые полы королевской опочивальни и забился в той же страшной судороге, что и я на злосчастном крылечке.

Так мы оба стали драконами. Очень восприимчивыми и очень понятливыми существами.

— Итак, мы ВСЕ драконы? — я склоняю голову к правому плечу. В юности у меня этой привычки не было. Она появилась, когда я научилась целиться и стрелять.

Он кивает. Есть существа, наполняющие любой жест такой значительностью, что кроме жестов от них больше ничего и не требуется. Но я упорнее людей, мне мало красивых жестов.

— Я? Дубина? Ты? — по кивку на каждое имя. Положительно. — Моя мать? Кордейра? — Отрицательно. — Почему?

— Не тот сорт боли… — он пожимает плечами. Потом заботливо подливает мне кофе и подвигает ажурную серебряную вазочку с нашими любимыми солоноватыми галетами. Запах кофе и маслянистой галетной корочки сводит меня с ума. Но я нипочем не сойду. Я знаю, чего хочу. И своего добьюсь.

— Объясняй!

— Ты же отдавала свою жизнь за другого? — он все возится и возится с кофейником, как будто решил стать драконом-баристой, единственным в своем роде.

— Когда? Кхха-а! — Кофе не в то горло попал. — Не было этого, точно помню. Я жертвую другими, когда намерена выжить. Всегда.

— А на Патриарших?

— Что на Патриарших? Я загрызла Трансаку, она же Безумная Карга. Жаль, что не до конца. — Гадкий вкус эктоплазмы больше не преследует меня. У дракона во рту… пардон, в пасти всегда стоит вкус пепла и золы. С точки зрения дракона, этакая приятная горчинка. Почти эспрессо.

— А кто подумал: не найду жертвы — отдам себя?

Действительно, подумал. Подумала. Из чистой, как слеза монашки, жертвенности. Мне Геркулес не очень-то полезен. От него пока одни проблемы: то его стрелой в бок ранят — а я потом болей; то ему Карга мозги запудрит — он меня Старому Хрену тепленькой на фазенду приволочет… А отдавать жалко. Что смерти, что Кордейре. Да, Кордейра!

— Жертвенность — это ведь не все?

— Да. Нет. Жертвенность — не все. — Морщится. Недоволен разночтениями человечьего языка. Красивую реплику ему испортили. Позер!

— Надо сперва побывать в убийцах, не так ли? — скорее утверждение, чем вопрос.

— Не просто побывать. Привыкнуть. — Он проводит пальцами над свечой, рисуясь и одновременно посмеиваясь над собой. — Зачем столько спрашивать? Разве не интересно самой все узнать?

— Не-а. Не интересно. Хочу все знать от тебя. А сама буду только делать глупости. — Как ни странно, ему всегда нравилось, когда его подкалывают.

— Ну хорошо. — Вздох и мхатовская пауза. — Одного набора стеклышек мало. Нужно, чтобы узор сошелся с образцом.

Теперь поняла. Можно мучить людей, слегка жертвуя собой, как все тираны, — недоедать-недосыпать, отправляя толпы народу в могилу и на галеры. Можно стать киллером и спасателем в одном флаконе, выручать одних, гробить других, потом менять их местами, чтоб гонорар округлить. Но ни крыльев, ни огнемета в глотке не приобрести. Потому как требуется особое стечение обстоятельств. Тот, кому ненароком повезло, получит божий дар в виде летучести, огнементности и яйценоскости. Но придется оказаться в нужном месте, в нужное время и в нужном состоянии.

Можно, можно иначе. Эксперимент на человеке, результат непредсказуем. Магия тщательно отмеренной боли и освященных веками проклятий — это и есть второй путь.

— Магия — жестока и точна. Ты получаешь не то, что хотела, а то, что должна получить. — Обворожительный голос. Голос существа, состоящего из магии. Но меня ему не обворожить. Времена легковерия прошли. Настала эпоха жестокой точности. — Твоя мать уже ошиблась, решив, что «молодое» значит «слабое». Мы часто так ошибаемся. Чем мы старее, тем пренебрежительнее. И однажды это стоит нам жизни.

— Она дорого заплатила за ошибку.

— А вот за новые ошибки ей платить нечем. — Темный глаз быстро и насмешливо подмигивает.

Спасибо, любимый. Я все поняла. Я буду осторожна с тем, кто знает, что делает. Я-то пока ни черта не знаю. Все эти годы я училась одинокому выживанию, да еще претворению живого в мертвое. И прогуливала другие важные занятия. Я самоуверенная невежда, древнее ты мое. Мне нельзя соваться в логово маман. Она меня с кашей съест. Как и было задумано.

И убранный под викторианскую библиотеку интерьер пропадает. Вместе с ним, незабвенным. Что ж… Насущное сказано, главное не затронуто, былое исчерпано, грядущее туманно. Все так, как и должно быть.

Оказывается, я стою на стене донжона, между зубцами, и любуюсь почти бескрайним видом. А внизу, едва заметный на фоне камня, меряет шагами барбакан Дубина.

Глава 21. "Но ангел тает, он немецкий"…

Возвращение с удачно проведенного свидания — это как возвращение Золушки с бала, на котором она и обуви не теряла, и карета в тыкву не превратилась, и пешком ковылять не пришлось. Да, сказке еще далеко до хэппи-энда, и все-таки в душе растет и ширится ощущение: а жизнь налаживается! Хочется найти слушателя с большими ушами и в деталях описать все доставшиеся на твою долю знаки внимания.

К сожалению, найти достойного слушателя — задача не легче, чем влюбить в себя принца. У всех вокруг — своя жизнь и они хотят говорить про свое, а не про то, что вы ели, что танцевали и что обсуждали там, на великосветском пати. И приходится быстро-быстро переключаться со своей эйфории на чужие проблемы.

Вот и я немедленно переключаюсь, увидав во дворике смурного Герку с сигаретой в вяло опущенной руке.

Не думаю, что его выгнали из теткиного дома, чтоб атмосферу не портил. Сестры мои не курят, но и здорового образа жизни не исповедуют. Соньке просто курить нечего — уж очень здесь, в Европе, дрянные и дорогие сигареты. Кажется, что привычную продукцию знакомых фирм кто-то в рамках антитабачной кампании вскрывает и набивает сенной трухой пополам с мышиным пометом. Майка не курит, потому что сестрицына жизнь и без того стимуляторами полна — бодрости духа в ней под завязку, а в жилах ее течет чистая никотиновая кислота* (Препарат, необходимый для преобразования питательных веществ в энергию — прим. авт.). Организм Майи Робертовны не только пищу — он что угодно в энергию преобразует. Такому организму курить — только зря время терять. Но на нашу с Геркой дурную привычку никто не реагирует.