Джудит Тарр - Владычица Хан-Гилена

Она не испугалась. Скорее была зачарована. Как странно они вели себя, эти царственные мужчины, перед лицом женской непреклонности. Как чудесно противостоять им; как это похоже на упоение битвой. Элиан чуть не засмеялась. Она была в плену — и все-таки свободна. Могла выбрать одного, или другого, или никого. Могла убежать. Могла умереть. Могла вообще ничего не делать.

Она посмотрела на свои руки, лежащие в его руках, а потом в его бледное лицо. Было ли любовью это нежное безумие? Элиан хотела поцеловать его. Ударить. Толкнуть на пол этого святого храма и сделать с ним все что ей захочется. Она хотела убежать от него, отбросить все мысли о нем, стать той, какой была до того, как он начал свою осаду. Ее разум кричал ему: «Да! Да, я поеду. К черту все предопределения, к черту все пророчества, к черту моего надменного короля, который не хочет и не может говорить».

Илариос не слышал ее. Он был не магом, а всего лишь простым смертным. Он родился, чтобы стать императором. Он состарится, как и все его родичи, быстро и жестоко. Его золото превратится в серебро, красота увянет, жизнь сгорит дотла, так как его тело не сможет больше выдерживать пламя его духа.

Она могла бы заставить его жить. Могла бы стать его силой, потому что ее пламени хватит для обоих. И она сделала бы это добровольно, с радостью и ликованием. Если бы только ее демон уступил ее языку.

Палец Илариоса коснулся ее поврежденной щеки. Его голос был бесконечно нежным, бесконечно печальным:

— Я не могу сделать это. Я не могу принуждать тебя. Моя боль, моя роковая болезнь. Я слишком сильно тебя люблю. Ты — существо, созданное для вольного воздуха. В Золотом Дворце ты зачахнешь и умрешь. И я тоже. Но я был рожден для этого и научился принимать это, а иногда даже преодолевать. Ты очень многое дала мне. Я узнал тебя и за одно это уже должен благодарить богов. — Он склонялся все ниже и ниже. — На заре я уезжаю. Да хранит тебя твой бог. Элиан протянула к нему руки, чтобы вернуть его, чтобы возразить. Но он исчез. Ночь поглотила его.

А она, совершенно застывшая и опустошенная, не могла даже плакать.

Глава 18

Элиан долго блуждала, сама не зная куда идет, не думая о времени. Слезы никак не приходили.

Не один раз она резко останавливалась. Еще можно было вернуться. Можно было побежать к Илариосу. Удержать его. Сказать, что солгала, что лишилась разума, что только проверяла его. Жестокая, жестокая проверка. Да была ли Элиан когда-нибудь не жестокой? Вадин оказался прав: она все превратила в игру. Играла в любовь, играла в потерю. Сердца мужчин для нее были не важнее пешек на шахматной доске.

И она нанесла ему рану, которая, вероятно, никогда не затянется.

Элиан забилась в какой-то затерянный уголок и дрожала, уставившись в беспросветный мрак. Теперь, потеряв Илариоса, она точно знала, что любит его. Язык и трусость заставили ее притворяться. Горе лишало ее сил сделать то, что еще можно было сделать. Вернуться. Уехать с ним. Быть его императрицей. Родить сильных детей со светлыми волосами и золотыми глазами. Подарить ему радость в самом сердце его холодной империи.

Она подняла голову и посмотрела в окно, за которым царил мрак. Глубокая тьма перед рассветом.

Элиан вскочила и побежала, ничего не видя перед собой, обуреваемая одним стремлением. Перед ней распахнулась дверь — и она увидела комнаты, богато убранные, завешенные асанианскими шелками, благоухающие асанианскими ароматами. Пусто.

Везде пусто. Стража, слуги, вещи Илариоса — все исчезло. Комнаты померкли, заполнившись мучительной пустотой. Но среди подушек, лежащих на его постели, что-то блеснуло. В руку Элиан лег топаз, выпавший из его короны. Он не был похож на случайно оброненную и забытую безделушку. Этот камень заставлял вспомнить глаза принца, спокойные, золотые, любящие. Элиан будто вновь услышала его слова: «Увы, мое постоянство — мое проклятие. Я должен любить там, где получаю удовольствие. И если я люблю, то люблю вечно».

Она зарылась лицом в чужеземные шелка, сжав в руке топаз, углы которого больно врезались в кожу. Но она только крепче сжала камень. Волны плача поднимались в ней, достигали вершины и застывали. Все выше, выше, выше. Элиан задыхалась от слез.

Позади нее кто-то стоял. Стоял уже долго, наблюдая и выжидая. Элиан медленно обернулась.

На нее молча смотрел Мирейн. Но теперь язык ее был развязан. — Он оставил меня! — закричала она. — Он уехал прежде, чем я смогла отправиться с ним. А я хотела его!

Спокойствие, молчание. Мирейн был тенью, блеском глаз, мерцанием золота в ухе и на шее. Внезапно Элиан страстно возненавидела его. — Я не хочу тебя! — зашипела она. Мирейн сел на груду подушек, подобрав под себя ноги и склонив голову набок. Он всегда так делал, когда Элиан давала волю своему нраву. Изучал ее. Обдумывал, как ему самому следует обуздывать ярость. Даже в такой ситуации Мирейн не проявлял снисходительности к сопернику.

Элиан призвала всю свою волю против его обаяния. Он ей не старший брат, а она — не его младшая несносная сестра. В еще меньшей степени он мог бы быть ее возлюбленным. Он отказался помочь ей сделать выбор, и из-за этого все пошло наперекосяк, и она потеряла Илариоса.

— Я не твоя, — сказала она ровно и строго, — просто потому, что я и не его тоже. Он уехал в отчаянии, но я последую за ним. И ты не остановишь меня. — Я и не пытаюсь. — Тогда почему ты здесь?

Он пожал плечами по северному обычаю. На нем была темная простая одежда, но и в ней он выглядел по-королевски. Вероятно, Элиан сошла с ума, раз способна была заметить это сейчас, когда в ее голове смешались черное и золотое, горе, ярость и пророчество. — Я нужен тебе, — сказал Мирейн. Надменный, невыносимый. — Мне никто не нужен! — Даже твой асанианец?

— Я ему нужна. — Элиан дрожала, задыхалась, трясла кружившейся головой. Рука болела. Она заставила себя разжать пальцы. Топаз сверкнул, как золото и лед. — Пусти меня. — А разве я держу?

Она пошатнулась и упала на Мирейна. Он подхватил ее. Элиан застыла без движения. — Я хотела бы никогда не родиться на свет! — Это могло бы избавить нас от огорчений, — сказал он.

Элиан вскинулась. Это искусство не было присуще Мирейну. Скорее оно было характерно для ее отца.

— Но, — продолжал он, — раз уж ты здесь и пребываешь в бодром здравии, то могла бы сообразить, что твой выбор сделала ты сама. Это ты отослала его высочество. Ты, а не я или какой-нибудь безымянный демон.

Элиан рванулась из его рук. Его лицо, спокойное как никогда, вовсе не было безобразным. Оно было великолепно в своем несовершенстве. Небритая щека уколола ее ладонь. Она отступила. Мирейн не двинулся. — Я ненавижу тебя, — сказала она.