Максим Далин - Моя Святая Земля

— Проснулись, мессир, — констатировала старуха. — Доброго утречка.

— Доброго, — сказал Эральд, чуть смутившись.

Сэдрик протянул младенца Ренне, и она забрала его к себе на печь, прижала к груди. Младенец обрадовался и что-то заворковал — он, кажется, чувствовал себя лучше, чем старшие дети.

— А что у тебя с рукой, парень? — спросила Ренна. — Покалечился?

— Вроде того, — мрачно ответил Сэдрик и, обернувшись к Эральду, сказал, хмурясь. — Знаешь… дела-то плоховато идут. Сон мне приснился паршивый. Совсем паршивый.

— Нынче можно снам не верить, — сказала старуха с искренним участием. — Новогодье уж прошло, а до дня преподобной Иликены-девственницы ещё сколько… да и луна на ущерб идёт.

— Я думал, это я тут специалист по снам, — улыбнулся Эральд. — Но дрых, как убитый — если что и снилось под утро, не помню.

— Ты специалист, — согласился Сэдрик. — А у меня просто предчувствие плохое, и всё тут.

— И что делать с твоим предчувствием?

— Понятия не имею. Что с ним сделаешь…

— Ладно, — сказал Эральд как можно бодрее. — Давайте завтракать. Смотрите, дети!

И дети заворожённо посмотрели, как Эральд разворачивает шоколадную плитку. Фольга обёртки, её хруст и блеск, привела малышей в такой восторг, что Мона даже подала голос.

— А это настоящее золото, мессир? — спросила она шёпотом.

Старуха неодобрительно зыркнула, но Мона не заметила.

— Это ты — настоящее золото, Мона, — сказал Эральд. — Очень хорошая девочка, и сестрёнки с братишками у тебя тоже золото. А эта штука — просто блестящая… ну, как объяснить… тоненький-тоненький-тоненький листик металла.

— Железа? — поразился малыш, которого, если Эральд запомнил верно, звали Тобином.

— Серебра, вроде, — сказала старуха. — Из этакого делают розочки на храмовые свечи. Небось, грошей по пять такая розочка…

— Вам нужно? — Эральд протянул ей фольгу. — Это не серебро, но блестит… может, и можно сделать из него розочку. Возьмите, если для чего-нибудь пригодится.

— Как это вы так всё раздаёте, — сказала старуха с лёгким укором. — Этак и разориться недолго.

— А у меня и нет ничего, — сказал Эральд весело. — К тому же, я понятия не имею, куда можно пристроить этот листочек. Не в нём дело: в него было завёрнуто лакомство. Пробуйте.

Шоколад произвёл сильнейшее впечатление — и не только на детей. Даже всезнающая старуха, принюхавшись и лизнув, не определила, что это за дивный продукт такой.

— Себе возьми, — сказал Сэдрик. — Так и будешь смотреть, как другие едят, пока ноги не протянешь?

— Слишком мало, — вздохнул Эральд. — Где бы нам ещё раздобыть, а? Чтобы хватило надолго? Как ты думаешь, на что мы можем выменять мешок муки, Сэдрик?

— Ты только о здешних печёшься, или вообще обо всех?

— Я думаю, что мы теряем время, — сказал Эральд грустно. — Но никак не могу придумать, что делать дальше. Вот что нам делать, посоветуй. Куда идти? С кем разговаривать? Что менять?

— Никому не верю, кроме… — Сэдрик запнулся. — Кроме подданных Лео. Так что не очень хорошо представляю, куда нам идти. У меня только две мысли, обе никуда не годятся.

— Расскажешь?

— Выйдем на двор.

Эральду не хотелось на холод, его слегка знобило — но не годилось обсуждать в избе дела, которые могли втянуть хозяек в неприятности. Надо было придумать, чем согреться — и Эральд достал несколько порционных пакетиков кофе, последний резерв, нечто, напоминающее еду, но ею не являющееся.

Старуха налила кипятка в глиняную чашку и пронаблюдала, как Эральд растворил кофейный порошок. Всем было интересно — и он растворил в другой чашке ещё один, но кофе без сливок и сахара не произвёл должного впечатления, а добавлять сгущённое молоко Эральд не рискнул. Мало ли, на сколько придётся растянуть эту банку, если у Ренны вскоре не появится своё молоко.

Не то, чтобы чашка горького пойла насытила, но согрела и создала некоторую иллюзию энергии. И с чашкой в руках, накинув куртку, Эральд вышел во двор за Сэдриком.

Стояло пасмурное утро, было сыро, серо — оттепель. Грязный снег размяк и потемнел; избы, целые и сгоревшие, похоже чернели в утренней серости. Часовни поблизости не оказалось; загадочный огонёк, вероятно, горел ночью на чердаке довольно большого дома — то ли жилья деревенского старосты, то ли просто более зажиточного жилища, чуть возвышающегося над прочими. Было слишком тихо для бодрого утра в обитаемой деревне. Эральд не слышал ни скотины, ни прочих хозяйственных шумов, только кто-то невидимый гулко колол дрова, да тянулись слабые дымки над несколькими крышами.

И Эральд снова вспомнил войну в другом мире. Теперь пришла в голову деревня на оккупированной территории: в картину вписывалось и безлюдье, и отсутствие обычных сельскохозяйственных животных, и обгорелые печи на месте сожжённых изб. Жители ушли в партизаны, подумал Эральд и тут же поправил себя — в разбойники. Далеко не так героически и прекрасно.

— Эй, государь, — тихонько окликнул Сэдрик. — Проснись. Слушать-то будешь?

— Да, да. Прости. Ты сказал, две мысли?

— Ага. Первая — спрятать тебя где-нибудь. У Лео спросить, где — и пусть тебя охраняют его младшенькие. Они — бестолковые, но верные.

— Не получится, — сказал Эральд. — Если от меня и забрезжит какая-нибудь польза, она уйдёт в Алвина, как в прорву. Нам надо изменить положение вещей. Я всё думаю, думаю — и никак не придумаю, как это сделать, чтобы не надо было умирать.

— Я же говорю, обе мысли никуда не годятся, — согласился Сэдрик.

— А вторая?

— В столицу идти. И посмотреть на месте. Глупо.

Эральд залпом допил остатки остывшего кофе, передёрнувшись от горечи.

— Точно. Глупо. Но, по-моему, надо идти.

— Лучше бы я тебя спрятал… — Сэдрик вздохнул. — Но — тебе решать, я всё сделаю, что скажешь. Только боюсь очень. Просто — душу тянет, тянет… не прощу себе, если с тобой что случится.

— Не бери в голову, — улыбнулся Эральд. — Ты и так делаешь всё, что можешь. А мы с тобой ходим под Богом, раз уж у нас такая миссия. Знаешь, как в той песне: "Мне досталась в этой пьесе очень маленькая роль…"

— Вот ещё!.. — возмутился было Сэдрик, но, вместо того, чтобы развить мысль, замер и прислушался.

— Что ты?

— Иди в избу, — приказал Сэдрик. — Живо. Сюда кто-то едет.

— Очень страшный?

— Хватит лыбиться! Один, верхом, очень быстро — за каким бесом?

Эральд снова отметил, что слух у Сэдрика отменный: ему самому пришлось вслушиваться изо всех сил, чтобы расслышать глухую дробь копыт. Всё так: один, верхом, очень быстро. Но почему это опасно?