Фриц Лейбер - Мечи и ледовая магия

Афрейт же, встав на колени возле Мары, проверяла тем временем, не ранена ли девочка, и слушала с изумлением, как та гордо рассказывает подругам о своем похищении и спасении.

– Он сделал пугало из моего плаща и черепа последней маленькой девочки, которую он съел, и трогал меня везде, совсем, как Один, но тут Фафхрд отрубил ему руку, а утром принцесса Хирриви вернула мне мой плащ. По небу лететь было просто здорово. У меня даже голова не закружилась.

Гейл сказала:

– А мы с Одином сочинили марш. Про убийство мин-голов. И все его поют. Мэй сказала:

– А я сплела петли с цветами. Это почетный знак Одина. Мы все их теперь носим. Я и для тебя сплела и одну большую для Фафхрда. Сейчас отдам ему. Перед великим сражением он обязательно должен ее надеть.

Фафхрд выслушал девочку терпеливо, ибо хотел знать, что это за уродливая штука на шее у Афрейт. Но когда Мара попросила его нагнуть голову, он поднял взгляд на занавешенные носилки и, увидев позади них виселицу, сердито сказал, содрогнувшись от отвращения:

– Нет, я это носить не буду. Не собираюсь садиться на его восьминогую лошадь. И вы все снимите с себя эти штуки!

В глазах Мары появилось обиженное, недоверчивое выражение, и девочка запротестовала:

– Но петля придаст вам силы в бою. Это же знак Одина. В глазах Афрейт, когда та показала на носилки с развевавшимися на ветру занавесками (оттуда исходила эманация некой зловещей святости), он тоже увидел беспокойство, да и Гронигер со всеми остальными островитянами в ожидании смотрели на него, и это заставило его переменить мнение. Фафхрд, вложив в голос побольше энтузиазма, сказал:

– Вот что я сделаю – я надену ее на запястье, чтобы его укрепить, – затем протянул левую руку, и Мэй быстренько затянула на ней петлю.

– Левая рука у меня, – объяснил он, несколько привирая, – всегда была в бою гораздо слабее, чем правая. Теперь она станет сильнее. Я возьму и вашу тоже, – сказал он Афрейт с многозначительным видом.

Та расслабила петлю на своей шее с чувством облегчения, сменившемся, впрочем, предчувствием чего-то нехорошего, когда она увидела ее на запястье Фафхрда.

– И твою, и твою, и твою, – сказал он по очереди всем трем девочкам. – Я буду носить все ваши петли. Ну, неужто вы хотите, чтобы левая рука подвела меня в бою?

– Вот и славно. – Заполучив все пять петель, он зажал в левой руке свисающие концы и взмахнул ими. – Мы прогоним минголов с Льдистого плеткой!

Девочки, несколько приунывшие после расставания со своими петлями, радостно засмеялись, а прочие островитяне внезапно разразились приветственными криками.

После того как Скор вернул Фафхрду меч и отправился вперед на разведку, а Фафхрд навел среди островитян относительный порядок, пытаясь заставить их прекратить пение – по счастью, ветер относил голоса от берега, – они зашагали дальше. Девочки и Афрейт отошли от носилок, правда, не так далеко, как хотелось бы Фафхрду. По дороге отряду встретились два берсерка, которые доложили, что все минголы собрались на берегу вокруг своих кораблей. Наконец они добрались до защитников Холодной Гавани, расположившихся строем к югу от крепостной насыпи, и Фафхрду и его людям пришлось удерживать островитян, вновь воспылавших рвением ринуться в бой. Тут с берега донеслись отчаянные вопли, и глазам их открылось на редкость приятное зрелище – вражеские галеры, спешно уходящие на веслах в море, и маленькие фигурки минголов, подталкивающие в корму последнюю из них и карабкающиеся на борт. Почти сразу в Холодной Гавани раздался тревожный крик, и, всмотревшись в морскую даль, они увидели на западном горизонте скопище парусов – то приближалась армада идущих против солнца минголов. Одновременно послышалось отдаленное, слабое громыхание, походившее на топот копыт бесчисленных табунов, несущихся по степи. Островитяне сказали, что это голос Адовой горы, предвещающий извержение на севере Льдистого. На юге меж тем появились и начали сгущаться высокие тучи, обещая перемену ветра и погоды.

Серый Мышелов вполне отдавал себе отчет в том, что оказался в одном из самых рискованных положений, какие только выпадали на его долю за всю полную опасностей жизнь – с той только разницей, что на сей раз риску вместе с ним подвергались триста дружески настроенных и даже дорогих его сердцу (говоря о Сиф) людей, а заодно и несметное множество врагов, ибо армада идущих за солнцем минголов сейчас вовсю их догоняла. Он увлек минголов в погоню, что должна была завершиться их погибелью, без малейшего труда, рыбачья флотилия успешно развернулась, и «Бродяга» теперь шел последним вслед за «Морским Ястребом», а за ним всего лишь в полете стрелы неслись, вспенивая волны, галеры преследователей, с коих доносились непрерывно вопли и ржание. На глазах у Мышелова одна из галер, не справившись с управлением парусами, пошла ко дну, и никто из соратников не подумал прийти ей на помощь. Лигах в четырех впереди простиралось безжизненное побережье Льдистого, виднелись две скалы с соблазнительной бухтой и за ними Мрачный, указывавшие местонахождение Большого водоворота. На севере сгущались тучи, предвещая перемену погоды. Основной проблемой было, конечно, заманить минголов в водоворот, избежав его самому (равно как и всем остальным островитянам), и никогда еще Мышелов не осознавал опасности так остро. Хорошо бы, водоворот закружился сразу после того, как пройдут рыбаки, «Морской Ястреб» и «Бродяга», и заглотил хотя бы авангард флотилии минголов. Рассчитать время точно было под силу разве что богам, поскольку те и другие шли сейчас чуть ли не вперемешку, но Мышелов старался, как мог, да и, в конце концов, разве боги были не на его стороне – по меньшей мере двое из них?

Мингольские галеры были так близко, что Миккиду и прочие воры уже держали наготове заряженные свинцовыми шариками пращи, хотя им было приказано не пускать их в ход, пока не начнут стрелять минголы. Слышалось отчаянное ржание жеребцов в клетях. Мысль о водовороте заставила Мышелова заглянуть в кошель. Золотой усмиритель был в полном порядке, только внутрь его каким-то образом забился огрызок факела-Локи. Крохотный черный уголек – вот и все, что от него осталось. Неудивительно, что Рилл так сильно обожглась, подумал он, глянув на ее перевязанную руку, – обе проститутки и матушка Грам, увидев, что Сиф осталась на палубе, потребовали и для себя такой же привилегии, и на матросов это, кажется, подействовало ободряюще.

Мышелов начал было выковыривать уголек, но тут его посетила странная мысль, что Локи, будучи богом (а уголек этот в каком-то смысле тоже был Локи), заслуживает золотого домика, и, повинуясь внезапной прихоти, он туго обмотал кубик концом привязанного к нему шнура и завязал его, чтобы отныне эти два предмета – усмиритель и бог-уголек – были соединены навеки.