Джефф Вандермеер - Город святых и безумцев

На всех трех полотнах появляется Лейк, но только на этих трех. Бендер и Ловец насекомых появляются вместе только во второй картине, в «Его глазами». Ловец насекомых присутствует в «Приглашении», но не в «Арии» (где, надо признать, он стал бы странным и нежеланным гостем). Бендер появляется в «Арии» и подразумевается в «Его глазами», но не появляется и не подразумевается в «Приглашении». Тогда возникает вопрос: не притаился ли Ловец насекомых где-то в «Арии», оставаясь невидимым взгляду небрежного зрителя? Быть может, на том самом заброшенном кладбище? И, что важнее, не витает ли призрак Восса Бендера в «Приглашении на казнь»? — Из «Краткого обзора творчества Мартина Лейка и его „Приглашения на казнь“» Дженис Шрик для «Хоэгботтоновского путеводителя по Амбре», 5-е издание.

После Лейк, спотыкаясь, вышел в ночь. Туман рассеялся, и звезды висели как бледные раны неба. Сорвав лягушачью маску, он сблевал в водосток, потом дотащился до фонтана с черноватой водой, где долго тер лицо и руки, но безуспешно: кровь никак не сходила. Подняв глаза от своих лихорадочно-тщетных трудов, он увидел, что грибожители бросили свою битву со свиньями и теперь глядят на него огромными, всезнающими глазами.

— Убирайтесь! — крикнул он. — Не смотрите на меня!

Потом он шел, сперва не зная куда, затем, смутно решив вернуться домой, опять вымыл руки в общественном туалете. Он тер руки гравием. Он их грыз. Ничего не помогало: вонь крови становилась только сильнее. Его снедало нечто, много большее его самого, но до сих пор в нем запертое.

Он бродил по улицам и проспектам, по закоулкам на задах Бюрократического квартала спустился в зелень долины, где его облаяла гончая, загнав назад в Квартал Негоциантов. Лавки закрылись, фонари и лампы притушили. В их тусклом свете улицы казались скользкими и мокрыми, но были сухими как мел. Он не увидел никого, только однажды перед ним возникли искаженные праведным гневом лица, когда мимо, осыпая друг друга тумаками, прокатились банды зеленых и красных.

— Это не имеет смысла! — крикнул им вслед Лейк. — Он мертв!!!

Но они не обратили на него внимания, и вскоре, как борющееся с самим собой порождение хаоса, исчезли за углом улицы.

Сгорая и плача, он поверх всего видел лицо Восса Бендера, когда из него уходила жизнь: глаза устремлены в небеса, точно зрят всепрощение, легкие в последний раз вдыхают воздух, руки вцепляются в веревки, ноги подергиваются на полу гроба… а потом тишина. Амбра, этот жестокий и жесткий город, не давала ему забыть содеянное: на каждом перекрестке на него смотрело лицо композитора — с плакатов, с табличек, с мемориальных досок.

Наконец, когда хромая нога одеревенела от изматывающей боли, он рухнул на алый порог публичного дома. Там он заснул под балдахином безразличной ночи, под ужасной пустотой звезд, проспал час или два, пока, осыпая оскорблениями и ударами шваброй, его не прогнала мадам.

Когда в город, разоблачая равно зеленых и красных, проник слабый солнечный свет, Лейк оказался в месте, которого уже больше не понимал, на улицах, пестревших лицами, которых не хотел видеть, ведь, несомненно, все они на него пялятся: от уличных разносчиков бутербродов в остроконечных оранжевых шляпах и оранжево-полосатых передниках до банкиров в бордовых костюмах и с темно-бирюзовыми папками под мышкой, от белолицых, ухоженных нянь из богатых домов до бравурных юнцов, на чьих лицах запекся переросший их красный грим.

С восприятием окружающих пришло осознание себя. Он ощутил щетину у себя на щеках, налет на зубах, кислый запах грязной одежды. Оглядываясь на мирскую суету города, он испытал огромный голод по Религиозному кварталу, все мысли о возвращении домой теперь улетучились.

Его походка приобрела целеустремленность и быстроту, пока, прибыв к своей цели, он не оказался среди молящихся, пилигримов и священников, где смотрел на бесконечные пермутации молитвенных гротов, шпилей, куполов и арок соборов мириадов религий, точно никогда не видел их прежде. Зеленые и красные здесь не бесчинствовали, и потому улицы запрудили беженцы от их бешеных убеждений.

При Церкви Семиконечной Звезды имелась настоящая исповедальня для грешников. Долгое время Лейк стоял у простых деревянных дверей (над которыми поднимался столь же скромный купол), раздираемый потребностью исповедоваться, страхом перед наказанием, если он это сделает, и уверенностью в том, что ему нет прощения. Наконец он пошел дальше, подгоняемый болезненным, сосущим ощущением в груди, которое будет гнести его многие годы. Нет никого, кому он мог бы рассказать. Никого. Теперь Религиозный квартал тяготил его, поскольку не давал ни ответа, ни облегчения. Он бродил по нему так же бесцельно, как прошлой ночью — по улицам в центре города. Ему хотелось пить и есть, ноги у него подкашивались от усталости.

Наконец там, где Религиозный квартал припадал к стопам квартала Бюрократического, Лейк прошел через рощицу в сквере и оказался перед гигантской мраморной головой Восса Бендера. Бюст почернел от огня, его оплел плющ, но рот и нос выступали, как никогда, героически, и в прохожих всматривались полные праведного гнева глаза. Под этим взглядом Лейк не смог идти дальше. Он упал в мягкую траву и лежал там неподвижно в тени мраморной головы.

Лишь под вечер его нашла Рафф и помогла добраться домой.

Она говорила ему какие-то слова, но он их не понимал. Она его умоляла. Она плакала и обнимала его. Ее тревога казалась ему такой трагично забавной, что он не мог унять смеха, но отказывался что-либо ей объяснить, и, насильно заставив его что-то съесть и запить съеденное водой, она ушла искать Мерримонта.

Как только остался один, Лейк порвал незаконченные заказы. Их самодовольная бессмысленность вызывала у него ярость. Он пощадил лишь этюды рук отца и картину маслом, которую начал накануне. Его еще зачаровывали зеленые тона, на фоне которых так угрожающе выступала голова человека из ночного кошмара. Картина как будто вобрала в себя душу города во всей ее жалкой порочности, ведь человеком с ножом был он сам, а улыбка — гримасой. Он не мог ни расстаться с картиной, ни ее закончить.

Что художник решает не писать, иногда бывает так же важно, так и то, что он пишет. Временами отсутствие способно оставить собственное эхо. Взывает ли Бендер к нам своим отсутствием? Многие критики предполагали, что Лейк познакомился с Бендером в первые три года своего пребывания в Амбре, но нет никаких свидетельств этой встречи. Если он действительно встречался с Бендером, то упустил сообщить об этом кому-либо из друзей и коллег, что представляется крайне маловероятным. В качестве косвенной улики Сабон указывает на тень аиста в «Приглашении», ведь патологический страх Бендера перед птицам общеизвестен, но поскольку Лейк страдал той же фобией, я не могу взять сторону Сабон в этом вопросе. (Сабон также находит важным, что после недавней смерти Лейка его тело, как и Бендера, кремировали, его прах развеяли над рекой Моль, пока его друг Мерримонт произносил слова: «Следую за тобой со всем сожалением, со всем смирением».)