Вячеслав Седов - Наследие. Печать Бездны часть 2

   - Я скоро вернусь, - "ловец удачи" качнул рукоять курикары в его сторону, - Если кто-то решится повторить, я ведь опять поеду. И опять верну наши харчи, и снова без того, кто их украдет.

   Феларец застыл в недоумении.

   - Передай это остальным, - с нажимом разъяснил Феникс, вскакивая в седло.

   - Сперва вернись, - выдержав паузу, огрызнулся солдат.

   - Но ты передай, - Карнаж натянул поводья и повернулся, - Бритва?

   - Что еще?

   - Голову? Или одного уха вполне хватит?

   - Нет-нет, - не моргнув глазом, ответил гном, будто не замечая той рожи, что скорчил при этих словах феларец, - На первый раз простим.

   - Как скажешь, - кивнул Феникс, мысленно усмехаясь.

   Солдат облегченно вздохнул. Хоть в чем-то они походили на людей. Хоть толика сострадания не была чужда этим суровым воинам, которые за деньги готовы ехать сквозь окружающий эти проклятые пустоши ужас и безмолвье лишь затем, чтобы сражаться против таких тварей, одно имя которых заставляло прикусить языки даже самых отъявленных рубак. Это, впрочем, могло бы служить и оправданием таким суровым нравам. Но, слава Создателю, пока не служило.

   Надо сказать, феларец оказывался прав практически во всем, кроме одной вещи...

   Феникс двинулся в путь незамедлительно, проделав это так, чтобы все феларцы, что только имелись в обозе и не входили в число убийц драконов, могли наблюдать его фигуру на гнедом коне, закутанную в черный плащ. Следовало хорошенько постараться, чтобы этот образ крепко засел в памяти у солдат и тех из уцелевших командиров, кто своей скудной компанией судачили обо всем происходящем так, словно у них имелся хоть какой-то выбор.

   Образ мрачного возмездия за предательство. И какого? И где? На тракте! И на самом жутком, что, почитай, сыщется на всем Материке и прилегающих островах. Исключая разве тропу, ведущую к вулкану Фойервельту на острове Отчаяния. Однако то уж была из рода тех дорог, что прямиком вели в дьявольское чрево.

   Знал бы Карнаж, что рано или поздно ему предстоит проехать и той дорогой тоже. И совершить этот путь в полном одиночестве... Он бы сейчас еще крепче, даже горделивее, держался в седле под порывами злого северного ветра.

   В то время, как весь обоз ленивой черной змеей полз на юг посреди белых заснеженных холмов с чернеющими остовами деревьев сгоревшего здесь древнего леса, полукровке предстояло двинуться на восток. Туда указывали следы беглецов, что обнаружили дозорные этим утром.

   И он двинулся. Бесстрашно. Спокойно. Решительно. Настолько, что в этом удивлялся самому себе. В одиночку...

   Как будто зная наперед, что ничего дурного с ним приключится не может, он смело ударил пятками в бока коню и деловито приготовил ножны с мечом у седла так, чтобы оголовье рукояти возвышалось над лукой, скрытое под полою длинного плаща.

   Набросив капюшон и согревая свои длинные острые уши, "ловец удачи" спустился к руслу пересохшей реки, которая уводила далеко-далеко. Туда, где впереди, словно паутина из трещин на старой амфоре, собрались ущелья, преграждая путь к течению Бергшлюсселя - северной границы Истании с Пепельными Пустошами.

   Карнаж хорошо помнил канцелярские карты из феларских архивов. Вернее, их копии, старательно исполненные умельцами за нескромные вознаграждения заинтересованных лиц. В свое время "ловцы удачи" урвали себе и этот кусок задарма, просто потому, что это серьезно расширяло возможности заказов все тех же заинтересованных лиц. В конце концов, ловчие удачи никогда не формировали гильдий, так что формально выходило, будто копии никому конкретно и не передавались, и не распространялись. Такое положение дел устраивало всех. Даже обокраденную канцелярию.

   Фениксу вдруг показалось, будто он совсем утратил чувство страха. Один, он быстро продвигался на восток, минуя остовы огромных деревьев, чернеющих на снегу, словно валуны по сторонам того, что некогда было руслом реки. Ветер завывал в ущельях, и его нескладное пение потихоньку достигало чуткого слуха полукровки. Ни капли, казалось бы, зловещего ощущения почему-то не спешило пасть росой на струны души "ловца удачи". Будто все так и было устроено, заведено, обдумано и представлено ему заранее, подобно сюжету баллады, который многим ясен наперед, но будет все равно с почтением и вниманием к деталям выслушан и непременно в конце получит свою долю рукоплесканий и восхищения.

   Уныние и запустение. Вокруг и всюду, куда только достигал острый взор желтых глаз с миндалевидным разрезом... Чего тут боятся? Если вокруг нет никого и, по чести говоря, ничего.

   Однако же, Карнаж был не из тех, кто воспринимал все сущее как должное. Скорее наоборот, но не показывая тому вида. Все чувства и ощущения, доступные телу, могли обмануть. Они лгали так часто, что лишь глупец, кто убежденно слеп и глух, мог не замечать такой банальности, как, например, обжигающего хлада. Да что там говорить? Каждый день мирозданье мягко намекало всем и каждому в час сумерек, как может оказаться лживо то, что видит глаз - один из главных наших провожатых в материальном мире. Поэтому-то Феникс склонен был больше доверять той странной уверенности, что под корень истребила страх и даже добралась туда, где мерно постанывала опаска, неустанно уверяя, какие сюрпризы готова подбросить судьба тому, кто чрезмерно убежден и горд. И куда больше, чем сомнению дуэта из слуха и взгляда, которым просто не за что было уцепиться, кроме естественных явлений природы, которые в зубах настряли давным-давно.

   Ветер стих, когда конь полукровки спустился на дно ущелья.

   Гробовая тишина...

   С другой стороны, кому здесь было шуметь?

   - Проклятье. - заворчал Карнаж, кутаясь в плащ, - На кладбище ночью и то веселее.

   Сие мнение, кстати, было высказано со знанием дела. "Ловец удачи" не раз и не два посещал старинные склепы где-нибудь на окраине мира. Там, где уже давно не ступала ничья нога и даже охочие до погостов гули передохли с голоду.

   Но это было не кладбище. Нет. Это было просто ничто. Пустота в самой своей сути. Разве только воздух вокруг, да опора под ногами - и все, что осталось от некогда цветущего всеми цветами, поющего всеми голосами и благоухающего всеми ароматами края. Неудивительно, что в таком безмолвии многие философы слышали самое страшное проклятие, которое только можно было вообразить. Бессловесное и беззвучное проклятие самого Времени тварям живым за то, как безжалостно и самоуверенно они расправлялись не со своими творениями, уничтожая то, что не смогут воссоздать и на тысячную долю.

   Банальность... Карнаж вздохнул. Но банальность, как крик совы, что ночью слышен особенно хорошо, потому что звучит в свой черед.