Алена Харитонова - Жнецы Страданий

Едва послушник отошел, одноглазый целитель обратился к его наставнику:

— Ты, Донатос, не лютуй, парень, почитай, от большой беды нас спас. Лупить его теперь никакой нужды. Умер он. Учение сейчас и без кнута бойко пойдет.

— Учу и наказываю я так, как каждый из них выдюжить может, — огрызнулся колдун. — Нечего из меня самодура лепить. Без тебя все понимаю. А ты, Нэд, зря убивался по девке, не сигани она с башни, неизвестно сколько бы еще дурак мой, как теля глупое трясся. Целителей у нас полно. А вот колдунов — по пальцам.

— Ну и что? Сильный он? — умерил гнев Глава.

— Да уж посильнее дуры сгинувшей.

Смотритель удовлетворенно хмыкнул и тут обратил свой взор на Ихтора:

— А ты-то чего с ними поперся? Не спалось что ли? — он все еще хоть излить желчь, что разъедала хуже отравы.

— Поспишь тут, — фыркнул Ихтор. — Как бы они каменоломни нашли, а? Я чуть не целый оборот балаган пред ними ломал, чтобы доверили путь указать. Одну дуру потеряли. Не хватало только, чтобы следом еще двое сгинули. Да и кто бы их выпустил-то, тем паче с покойницей?

— Верно. Никто. Привели бы ко мне. И обоих бы ждало наказание. Много вы воли взяли.

Нэд пожевал губами. По всему выходило, что двое креффов наплевали на его запрет. Мало того, еще и послушникам позволили наплевать.

— Глава, — Ихтор покачал головой. — Ты слишком гневлив и поспешен. И в своем недовольстве не зришь очевидного. Донатос знал, что из смерти девчонки можно извлечь пользу. Да и я тебе напоминал: негоже Осененного отдавать под нож, как скотину. Ясно было, как белый день, что выучи попытаются ее упокоить. К чему им было мешать? А урок оба получили знатный. И все же в твоей воле наказать нас за самоуправство, как решишь.

Смотритель слушал эту спокойную речь и молчал. Он знал свою вспыльчивость, как знал и то, что креффы давно подладились под нее. Но покамест не было случая всерьез кого-то наказывать. Однако и без внимания их непослушание оставлять было нельзя.

— Донатос, из Щьерки нынче сорока была. Навь там объявилась. Хотел я Лашту отправить со старшим его. Но, коли у тебя такой выкормыш справный, езжайте-ка. Ему теперь самое время к науке припасть.

Колдун с каменным лицом выслушал Главу. Да уж. Отмерил наказаньице. Ну, а что ж теперь? Нэд всегда с выдумкой был.

— Ихтор, — смотритель оборотился к целителю, который внимал ему с кротким смирением. — Чего рожу такую скроил, будто от баб зарок дал? Заруби себе на носу — до голодника, чтобы на глаза мне не попадался даже. Как ты смолоду себе на уме был, так и остался. Все исподтишка. А чтобы от скуки не помереть, займись, вон, южной кладовой. По весне обозы поедут, а у вас там сам Встрешник ногу сломит.

Донатос с сожалением посмотрел на лекаря. Будет теперь целый месяц перебирать да описывать горшки с мазями, склянки с притирками и мешки с травами.

Впрочем крефф лекарей безропотно выслушал приговор и спросил:

— Могу я взять себе помощника?

— Обойдешься.

Обережник вздохнул. При мысли о том, что он будет сидеть один в царстве сушеницы, взваров и зелий, вдыхать запах трав и думать о ней, захотелось взвыть. Глава и подумать не мог, насколько жестокое наказание отмерил креффу. А, может, перестать терзаться? Сколько еще таких девок будет, Хранители только знают, а сердце, сердце глупое хоть и встрепенулось, но все одно — понемногу затихнет. Нечего ему вздрагивать и болеть. Прошло и прошло.

Тем временем Глава собрался было уже идти и тут увидел за спиной целителя растерянно переминающуюся Лесану. Девушка приплелась в Цитадель самой последней и теперь терпеливо ждала, когда гнев старшего обрушится и на ее взмокшую под жаркой шапкой голову.

— А, девка! Вот про тебя-то я и забыл! Тебя, голуба, остается только выдрать так, чтобы на всю жизнь запомнила, как ослушиваться! Второго Клесха я тут не потерплю!

— Окстись, Нэд, — вдруг промолвил Донатос. — Чего теперь на девке-то вымещаться?

Выученица вскинула глаза на колдуна — чего еще вздумал заступаться? Не к добру он решил милость свою явить, ой, не к добру. Злость с Лесаны сошла, как шелуха, и девушке вдруг стало страшно. Лишь теперь поняла она, что напала в лесу не на выуча. Это тебе не Фебра по земле валять. Руку на креффа подняла. Да не просто подняла, а едва дух не вышибла. И не просто на креффа. На Донатоса, который один был страшнее всех вместе взятых.

С осознанием этого шевельнулся в душе страх, упругим комком свернулся в животе — тяжелый, обжигающий. Потому что вспомнила Лесана, что она — всего лишь послушница — беспомощная, беззащитная, а ворог ее лютый — наставник. И в его власти сделать жизнь ее до возвращения Клесха самой настоящей пыткой. Да и Клесх-то, когда вернется, порадуется ли такому обороту?

Колдун смотрел в лицо девушке и угадывал мысли, мелькающие в ее глазах. И от этого его собственные глаза вспыхивали торжеством и предвкушением… Хранители, не даст он ей теперь жизни!

— Вымещаться? — переспросил Глава, надеясь, что ослышался.

— А то нет? — ничуть не испугался Донатос. — Ну, засекут ее сейчас и чего? Разве только тебе легче станет. А ее сколько тут уже пороли? Первое, чему послушников учат — боль терпеть. Девка давно к ней привыкла. Ну, выпорешь ты ее, раны целители заживят, да и только. Она ж знала, на что она шла, и готова кару нести.

— Так то ежели заживят! — усмехнулся старший крефф.

— Ну, а коли не заживят, почитай месяц в горячке проваляется, — поддержал колдуна Ихтор.

Глава обвел мужчин тяжелым взглядом и вкрадчиво спросил:

— Не много ли вы, соколы мои, воли взяли? Может вас за языки подвесить да тоже выпороть?

— Ну, спасибо, что хоть за языки… — усмехнулся Донатос. — Наказать девку надо, только она не первогодка, ее столбом уже не запугать.

— Значит, пока в каземат на хлеб и воду, а дальше разберемся, — спокойно ответил Нэд.

Лесана угрюмо побрела в сторону подземелий. На душе было погано. Уж лучше бы смотритель сразу сказал, какая ее кара будет, чем теперь ждать, гадать да томиться. А Нэд, вместо скорой расправы, повесил на девушку куда более тяжкую кару — ожидание. Которое, как известно, иногда страшнее самой смерти.

— Лесанка! Лесанка!

Послушница открыла глаза и с удивлением прислушалась к черной тишине. Ей показалось, будто она задремала, и этот громкий шепот был всего лишь отголоском сна. Вот только задремлешь тут, пожалуй — в такой холодище.

Девушка сидела, сжавшись в комочек на деревянном топчане, прикрытом только прелой соломой.