Ольга Григорьева - Ладога

Чужак ничуть не огорчился отсутствию Меслава. Узнав новость, спокойно пожал плечами:

– Подождем. Когда-нибудь да вернется.

Изок был холост и уже седел, но жену в дом приводить не собирался. На расспросы отшучивался, но в глубине глаз загоралась старая горестная тоска. О ком вспоминал, по кому тосковал бондарь, спрашивать было неловко да и бессмысленно. Зато в родне у Изока ходило чуть ли не пол-Ладоги. Два кузнеца – серповик и оружейник, приходились ему родными братьями. Старший, узнав о том, что мы прибыли в Княжью дружину, притащил в горницу несколько мечей и легкие звенящие кольчуги, запросив за все смехотворно низкую цену. К товару он приложил как подарок длинные ножи и настоящий боевой топор для Медведя. Меня удивило столь неслыханное радушие, но все объяснилось, когда Изок серьезно заметил:

– Берите. Брат знает, с кого какую цену просить. Видать, ему все это сторицей окупится.

Кузнец стоял возле него, в серых жестких глазах мелькали отблески огня, полыхало пламя, взметывались и тяжело падали кузнечные молоты. Все знают – кузнецу ведомо куда больше, чем простым людям, и я потянулся к оружию. Славен поблагодарил сдержанно и тоже принял подарок. Оружейник, одобряя, кивнул светловолосой головой и вышел. Показалось, будто ушло вместе с ним из избы нечто могучее, словно сам Святовит незримо присматривал за ним, оберегая своего человека.

К нам приходил не только кузнец – многие желали взглянуть на людей Приболотья. Ладожане, видевшие множество гостей из дальних стран, дивились на нас, словно малые дети. Почему-то Приболотье казалось им невообразимо далеким, затерянным в трясинах печищем, а многие о таком и не слышали вовсе. Неудивительно, если сам Меслав забыл наш род. Убедившись, что мы мало чем отличаемся от них самих и говорим на том же языке, гости уходили, оставляя на столе и лавках разнообразные подарки. Однажды, преисполнившись благодарности и напившись липовой медовухи, Лис вздумал рассказывать подзадержавшимся гостям о нашем путешествии. Половину событий он упустил, а другую половину переврал, но слушатели были поражены. Русалка и оборотни еще ничего, но, услышав о Змее и бегающей на другом берегу Мутной Росомахе, они стали похожи на ребятишек, напуганных Бакой. Нет, они, конечно, знали о подобных дивах, но вовсе не предполагали, что с ними можно увидеться и даже разговаривать. Рассказ Лиса, изрядно приукрашенный, передавался из уст в уста, и на другой вечер гостей привалило уже вдвое больше. Изок смеялся, радуясь, а перетрусивший и уже забывший, что врал, Лис наотрез отказался повторить свой рассказ. Люди ждали, и, чтобы не бесчестить хозяина, я взялся рассказывать вместо Лиса. Сам не знаю, как вышло, только петь мне было привычнее, чем говорить, и я запел. Закончил же далеко за полночь.

Довольные гости, гомоня, побрели по домам, и Изок гордо сказал:

– Вы – лучшая мне награда на старости лет.

– Почему? – зевая, удивился Славен, а Изок, недоуменно уставившись на него, пояснил:

– А как же? Гость – в дом, и бог – в дом. Сколько у нас гостей-то было сегодня! А завтра того больше будет!

После его заявления я долго не мог заснуть. Насчет гостей и богов он верно подметил, а все-таки снова петь про то же не хотелось. Как бы ни была песня хороша, а от повторов надоест, потеряет свое очарование.

Но самое досадное случилось на другой день. Нас стали узнавать все. Стоило выйти за порог, как, перешептываясь, люди показывали на нас пальцами, ребятня, не смущаясь, норовила потрогать хоть краешек одежды, а девки, опуская глаза вниз, стыдливо краснели.

Вот тогда-то и стали заметны средь остального люда дружинники. Они единственные проходили мимо нас, словно мимо пустого места. Многие из них повидали куда больше нашего, и болтовня малых людишек с болот казалась им пустым бахвальством. Да еще не обращал на нас внимания один жалкий старик в истрепанных лохмотьях. Откуда он взялся – никто не знал, но я часто видел его сидящим на одном и том же месте, возле пристани, и обреченно смотрящим на Мутную. Мне чудилась в нем какая-то сокрытая тайна, настолько печальная, что стоит о ней молвить – и полетят слова белыми плачущими лебедушками за сине море в чужедальние страны, о коих тоскует старикова душа. Почему так думалось – не ведаю, и, надеясь хоть что-то узнать о старце, я указал на него Чужаку. Ведун подошел к страннику, склонился и зашептал ему что-то. Тот слушал недолго, а потом встал и послушно поковылял прочь, держась берега. У меня слезы выступили при виде его тощей ободранной фигурки, одиноко плетущейся из городища.

– Зачем прогнал? – спросил я Чужака.

Он задумчиво посмотрел вслед старцу и ответил:

– Я ему не указ. Сам он ушел…

– Да что ты сказал-то ему?

– А ему говорить много не надо. Не по нраву я ему, вот он и ушел.

Я рассердился и на себя, и на ведуна. Не мог он слов добрых для старика подобрать, да и я хорош – нашел, кому указать на беднягу! Будто не знал – для Чужака все люди, что собаки, нужны лишь, когда лают и недругов отгоняют, а до остальных ему и дела нет. Словно на крыльях я помчался к дому, благо недалеко, схватил пару кокурок и, догнав старика, сунул ему в руку:

– Возьми, дед.

Странник остановился, вскинул на меня голубые выцветшие глаза и неожиданно сильным голосом произнес:

– Я тебя хорошо знаю, лучше остальных твоих вервников. Если и ждал от кого подарка, то уж никак не от тебя. Но коли ты ко мне с добром, то и я тебе подарок сделаю.

В полной уверенности, что дед спятил, я начал было отказываться, но он засмеялся и продолжил:

– Мой дар руками не потрогаешь – его душой чуют. Когда понадобишься ты моей хозяйке, ни я, ни братья мои не войдут в твою душу. Запомни! – закончил он торжественно и, отвернувшись, поплелся дальше. Не пройдя и двух шагов, он отбросил в сторону мои кокурки и пропал.

Я протер глаза – старика не было. На плечо легла чья-то рука. Резко развернувшись, я увидел Чужака.

– Я слышал. – Он склонил голову, всматриваясь в мое лицо. – Воистину дорогой подарок сделал тебе Дрожник.

– Кто?! – переспросил я.

– Дрожник, – невозмутимо повторил ведун.

Неужели тот самый Дрожник?! Верный прихвостень злобной Морены, поджидающий слабости человеческой и вползающий ему в душу, заставляя кожу покрываться мурашками, а сердце трепетать при любой опасности. Нет! Старик вовсе не походил на страшилище, каким должен быть Дрожник. Я не верил…

– А ты поверь, – жестко произнес Чужак и пошел прочь, оставив меня наедине со своими сомнениями. Поверить я все-таки не смог и поэтому, решив ничего не рассказывать остальным, поспешил за ведуном. Засмеют еще, как с Лешачихой из Волхского Леса…