Мэган Линдхольм - Пой вместе с ветром

Кора поднесла руку ко рту и отчаянно затрясла головой. В глазах ее застыло страдание.

– Не смей перечить мне, Кора! – продолжал Нильс. – Ты ведь сама призвала меня, чтобы я навел здесь порядок, не так ли? Знай же, что и для тебя не прошло даром общение с этой растленной!.. Та пародия на обряд и тебе в душу пролила вполне достаточно яда. Я и до тебя не смог добраться во сне! Да, да, и не вздумай отрицать! В твоем сознании появился темный чулан, в который ты и сама не заглядываешь и мне так и не дала заглянуть. Этой запертой дверью ты тоже обязана Ки!..

…Возможно, Кора сказала бы что-нибудь в ответ. Очень возможно, что Ки утратила бы власть над собой и влепила ему оплеуху. Но ничего этого не произошло, потому что снаружи донеслись хриплые вопли Руфуса. Слов было не разобрать, но кричал он так, что Ки и Кора разом сорвались с мест. Ки первой подлетела к двери и распахнула ее настежь. За ней подоспела Кора, за Корой – Нильс.

Отовсюду уже сбегался народ. Люди выскакивали из домов и амбаров, покидали поля – и спешили в дальний угол выгона. Ки помчалась во всю прыть. Холланд торопливо поставила наземь ведерко молока и корзиночку с яйцами и тоже припустила бегом. Кора и та поспешала за ними гораздо быстрее, чем, казалось бы, способны были ее старые ноги. Нильс не отставал от старухи.

Ки протолкалась через собравшуюся толпу туда, где стоял багровый от ярости Руфус. У его ног лежала бесформенная куча костей, обрывков шкуры и кровавого мяса.

– Да будь они прокляты, эти гарпии! – снова и снова выкрикивал он во все горло. Кора поспешно схватила его за локоть, но он продолжал кричать:

– Десять лет я улучшал породу, чтобы вывести этого бычка!.. И вот что от него осталось!.. Будь они прокляты!.. Прокляты!..

Он тяжело дышал, и на левом виске ходуном ходила толстая жила. Руфус бешено сжимал кулаки, растрепанные волосы в беспорядке торчали из-под повязки.

Холланд в ужасе смотрела на мужа, делаясь все белее с каждым новым святотатством, которое тот извергал. Ки стояла молча, только в зеленых глазах отражались ярость и ненависть, стоившие бешенства Руфуса. Потом их взгляды встретились поверх трупа растерзанного бычка. В этот миг они как нельзя лучше понимали друг друга.

И тут Кора с размаху вкатила сыну пощечину. Ее морщинистая ладонь с громким шлепком хлестнула его по щеке и губам. Воцарилась потрясенная тишина. Ларс, как раз подоспевший с поля, болезненно вздрогнул. А Нильс только кивнул головой, и вид у него был такой, как будто он сам был бы рад сделать то же самое с Ки.

Только на самого Руфуса пощечина не произвела особого впечатления. Его голова на могучей жилистой шее даже не шелохнулась. На коже отпечаталась белая пятерня, но лицо осталось бесстрастным. Лишь кое-где на губах, разбитых о зубы, выступила кровь. Он посмотрел на мать и медленно покачал головой. Глаза еще пылали яростью, но голос был холоден:

– Неужели ты думаешь, мама, что я раскаюсь в том, что сейчас говорил?..

– Он ткнул носком башмака кровавые останки и выразил вслух то, что неминуемо пришло на ум каждому по отдельности: – Надо полагать, от Свена и ребятишек осталось примерно столько же, сколько и от моего бычка!..

И вновь они с Ки посмотрели друг другу в глаза. Кора схватила его за плечо и попыталась встряхнуть. Ничего не вышло.

Между тем вокруг собиралось все больше народу. Подбежал юный Курт, за которым, как новорожденный жеребенок, вприпрыжку мчался малыш Эдвард. Потом подоспела Лидия – ее руки были по локоть в муке, на фартуке белело пятно. Вся семья в сборе.

– Вы сами накликали это на себя! – прозвенел голос Нильса. Как ни мал ростом был старец, он удивительным образом господствовал над всеми, поучая здоровенных крестьян тоном патриарха: – Кощунство, совершенное вами, отсекло вас от гарпий, оставив их без подношений, которые вы были недостойны им предлагать! Ничего удивительного, если прошлой ночью Крылатые ощутили запах ваших дурных мыслей, ощутили развратные, нечестивые видения, которыми вы тешились, вместо того чтобы радоваться общности и вместе благодарить гарпий! Откуда в тебе такая злоба, Руфус? Уж не ложная ли гордость одолела тебя? Ты собирался оставить лучшего бычка себе, хотя по праву должен был бы предложить его гарпиям! Нет, сердиться тебе не на что. Крылатые всего лишь взяли то, что принадлежало им по всей справедливости. Загляните же в глубь своих сердец – и устыдитесь! Вы полны себялюбия! Вы позабыли о своих мертвых, позабыли о своем долге перед предками и перед теми, кто лучше вас! О, как же далеко вам до примирения, которого вы будто бы алкаете! Ваши мысли полны черной злобы, ваши души отравлены ядом, который расточает Ки! Да, Ки, я говорю о тебе. Посмотри вокруг! Ты, наверное, радуешься тому, сколько зла натворила, сколько горя принесла здешнему народу?..

Ки невольно огляделась по сторонам. Холланд стояла опустив голову, из-под опущенных век так и катились слезы. Курт с Эдвардом держались позади остальных. Сбитые с толку разладом между родителями, они не смели подойти ни к матери, ни к отцу. Лидия не посмела встретиться с Ки глазами. Ларс, тот вовсе отвернулся, не желая видеть происходившего. Многие смотрели на Ки, несомненно считая ее источником всех зол и бед. В глазах Коры мешались любовь, боль и порицание; этот взгляд пронзил Ки подобно мечу. Но хуже всего, пожалуй, было то, что Руфус смотрел Ки прямо в глаза и с полным сочувствием. Вот он напрягся всем телом и заговорил, намеренно разрушая чары старого Нильса:

– Принеси-ка мне лопату, Ки. И себе одну захвати. Давай похороним этого бычка, который так и не породил нам на радость теляток. Крепких теляток, таких, что и не подумали бы помирать от весенней простуды. Нет, они вырастали бы в славных коров, сами каждый год приносили бы приплод и много-много лет доились бы жирным, густым молоком. Давай, Ки, вместе похороним мою мечту. Зароем ее так же глубоко, как ты когда-то зарыла свою…

– Руфус отрекся от наших обычаев! – закричал Нильс. – Он стал среди нас изгоем! Отверженным! Единственным, кто решил удовольствоваться своей человеческой природой, навсегда отрезав себе тот путь к возвышению духа, что открывают нам наши крылатые братья…

Ки спросила себя, слышал ли кто-нибудь, кроме нее, нотку беспокойства в голосе старика. Его ораторское искусство, его облик величественного патриарха, его жесты, то повелительные, то обличающие, – все меркло перед простыми, но такими полными чувства и всем понятными словами Руфуса. Иные поворачивались и брели прочь. Они предпочитали повернуться спиной к неприятностям и держаться подальше от осложнений. Но и к старику примыкать не спешили.

– Во имя ваших умерших!..

Все замерли и опять повернулись к Нильсу. Его глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Воздетые руки сотрясала дрожь. Все молчали. Нильс обводил взором собравшихся людей, не пропуская ни единого лица. Кое-кто тоскливо переминался под его взглядом. Холланд смотрела на него алчущими глазами. Марна опустила голову. Хафтор смотрел прямо и с вызовом. Старец оглядел всю толпу, избегая только Руфуса и Ки. И, наконец, уставился в глаза Коре. Та прямо-таки усохла и съежилась под его взглядом.