Людмила Астахова - Бабочки в жерновах

Вот и сейчас ведьме приснился бесконечный пляж побережья Хадранса, веселый семейный пикник, где есть место для уютного пледа, зонтика от солнца, плетеной корзины с пирожками, аппетитным куском домашней ветчины и пахучим сыром, бутылками белого и зеленью. Ах, счастье какое! Только она и Хил, только море и небо…

Исил Хамнет всю ночь пил разведенный яблочным соком самогон. Постепенно, не торопясь, по стаканчику, но без перерыва, добиваясь полного беспамятства. Дозу свою доктор знал прекрасно, и была она, скажем прямо, благодаря здоровому образу жизни изрядная. Но так как запасов спиртного хватило бы на много дней беспробудной пьянки всего населения острова, экономить его не приходилось. И чистейший натуральный продукт вновь доказал свою пользу для человечества, свалив доктора Хамнета с ног незадолго до рассвета.

Лисэт снился младенец в колыбели. Её ребенок. Мальчик. Кажется, она даже плакала от облегчения, осторожно развернув пеленки.

Глава 11

Тьерран Берт Балгайр. Эспит

Бабы — зло, красивые — двойное зло, а если еще и властные, то зло в кубе. А ежели их еще при этом больше, чем одна? От такого уравнения впору топиться!

— Но с этим мы покуда погодим… — бормотал себе под нос Берт, озабоченно поглядывая из рубки «Келсы» на чернеющее небо. На море так и вообще лучше было не смотреть — ничего хорошего, расстройство одно.

— Как движок, Чик? — крикнул он в машинное.

— Как часы, кэп! — отозвался механик.

— Ну, тогда отваливаем и помалу…

«Келса» вздрогнула и жалобно застонала всеми своими шпангоутами и переборками, и Берт прикусил губу, чтобы не подхватить этот особенный тоскливый звук корабельного металла, терзаемого волнами. Мороз по коже от него, стылой жутью веет и так и тянет бросить штурвал и укрыться где-нибудь, приникнув к мягкому и теплому. «Келса» не хотела выходить из-под защиты скал, и капитан ее тоже не слишком жаждал ночных приключений среди свирепых волн, однако надо — значит, надо. Пока дойдешь до мурранского побережья по такой погоде, да пока груз заберешь… Не факт, что удастся обернуться до Фестиваля. Всего день остался в запасе, а погода не радует, а тут еще и разгруженное суденышко прыгает по волнам, как пустая жестянка из-под тушенки.

— Ты чего так задержался-то, Рыжий? Еще с утра надо было отчаливать. В самую же грозу пойдем!

В рубку сунулась лохматая голова Чика.

— Проскочим, не впервой, — ответил Берт. — Пройти-то всего ничего, туда да обратно. Не боись, не булькнем.

По хорошему, механик на все сто прав, но… Но! Бабы, и этим все сказано. И все зло от них. Сперва Лив не постеснялась власть свою эмиссарскую по полной продемонстрировать, потом деваха эта… И никуда не денешься от них, обложили, заразы, со всех сторон! Только в море и спасение, потому как сюда ни одна юбка за ним не сунется.

— Выручайте, морские и подземные, — попросил рыжий контрабандист, щедро выливая за борт целую бутылку хадрийского вина — гораздо более лучшего, чем то, что возил к столу лорда Эспита. — Даю вам, боги или богини, мужчины или женщины, или как еще вам угодно называться, эту жертву, чтобы провели вы путем безопасным и коротким меня, и мой корабль, и моего человека…

Сколько тысяч лет этой молитве, уже и не вспомнить. Но уж всяко поболе, чем империи и республике, вместе взятым, со всеми их колониями. Чик, когда слышит ненароком бормотание капитана, только башкой своей нечесаной трясет. Еще бы! Не эспитец он, откуда ему знать, как оно бывает, когда…

Приливной волной, окаянным девятым валом — память.Судорогой, ржавыми цепями боли в окоченевшем теле — знание.Выстрелом, кровью, хлынувшей из сорванного в крике горла — имя.И ускользающая тень, лица которой, как ни пытайся, не разглядеть, голоса которой не услышать…

Келса.

А потом проступает в тумане другой силуэт, наливается жизнью, обретает плоть, лицо, голос, имя…

Лив.

Другая.

Ей проще. У нее, у Стражницы, не бывает снов. С другой стороны, зачем ей видения, когда у Лив есть Дверь, ее собственная тропа в грезы, сотканные то ли из того, что было, то ли из бреда о том, чего быть никогда не могло. Он, Берт-Лазутчик, дорого бы дал за такую Дверь, и уж у него хватило бы отваги хотя бы раз переступить ее порог. Но Лив никогда не сделает и шага навстречу тайнам, ей это ни к чему. Просто открывает и стоит на пороге, глядя в темноту. Приходит Перец, садится рядом и тоже смотрит, а женщина кладет руку на голову пса и тихонько напевает себе под нос, а чаще — просто усмехается. И не спросишь, что она там видит. У эспитцев не принято друг дружке в душу залезать излишне глубоко.

Может, потому и не одобряет Лив этой затеи добрых сограждан, что знает чуток побольше, чем они все, вместе взятые? Знает, но не говорит. Стерва. Одно слово — Стражница!

А на мурранском берегу поджидает прихода «Келсы» еще одна роковая бабенка — сестрица Наложница, которая во всех своих перерождениях суть воплощенные Соблазн и Ловкость. И что-то будет на этом проклятом островке, когда в канун Фестиваля сойдутся этакие колоритные комедианты! Трагедию нынче сыграют или фарс, как всегда?

— Эвит вот уже свое сыграл, — вслух посетовал Берт морю, потому как кроме ревущих волн и ветра никто его слышать все равно не мог. Кроме, разве что, морских и подземных. — В ящик сыграл, крысиная душонка!

А потом рыжему капитану стало не до мыслей и сетований, потому как море всерьез взялось за «Келсу», а до мурранского Дайона было еще идти и идти…

Ланс. Эспит

От чая похмелья не бывает, а три глотка виски и бокал белого вина, выпитые за обедом накануне, просто не могут довести человека до такого плачевного состояния, в котором проснулся Ланс Лэйгин.

Настенные часы пробили полдень, когда он с огромным трудом разлепил опухшие веки. Пол под ногами предательски качался, в голове шумело, и во рту у археолога сдохло целое стадо котиков. Лансу было плохо, очень плохо, хуже не бывает, и перед лицом столь тяжких мук померкли впечатления от ночного визита в крипту.

С десятой попытки несчастный авантюрист заставил изможденное тело встать, еле-еле доплелся до кухни и там долго пил воду из ведра, пытаясь загасить пожар в желудке.

Обитель дамы Тенар пустовала. Хозяйка и сама ушла, и будущую жертву, то бишь Верэн увела с собой. Ни записки, ни завтрака, заботливо прикрытого от мух полотенцем, Ланс не нашел, зато его терпеливо ждали тяжелые, как булыжники из мостовой, и на редкость зловонные архивы Зорких. Он смердели плесенью и старостью на весь дом, отпугивая одним своим видом самого крепкого духом взыскателя истины, не говоря уж о страдающем чайным похмельем мурранце. Сделав целых три попытки подхода к источающим тошнотворные миазмы архивам, Ланс бесславно сдался. Не хватало еще наблевать на хозяйский ковер и вконец опозориться перед Лив. Ночная сцена в крипте до сих пор обжигала то ослепляющим стыдом, то потусторонним ужасом, прорывающимся наружу бесконтрольными возгласами: