Вероника Иванова - Охота на ведьм

Изящный палец коснулся середины лба. Иоганн почувствовал, что задыхается. Если обряд состоялся, то послушница, находящаяся сейчас перед ним, не кто иная, как…

— Скоро мое имя прозвучит с новой силой по всему Невендаару. Но, конечно, я не стану торопиться. Сначала я сотворю армию, равной которой не будет в мире. И начну…

Эвиэль, а вернее, Эрхог указала на замершую, словно статуя, аббатису.

— Начну с нее. Она получила свой яд первой. И когда умрет, тут же возродится, но уже лишенная прежних недостатков. Возродится сильной, послушной и… голодной, — хихикнула девушка — Очень голодной.

Она посмотрела на факел.

— У вас есть в запасе еще один час. Потом все здесь погрузится в темноту, в которой к утру останется лишь один из вас.

Девушка повернулась и зашагала по коридору прочь от кладовой.

Иоганн проводил колдунью растерянным взглядом. Значит, они ошиблись. Серьезно ошиблись. Не нужно было вообще затевать обряда, и уж тем более нельзя было давать заговорщикам его начать. А теперь…

Брат-инквизитор перевел взгляд на аббатису. Та по-прежнему сидела не шевелясь, только по щекам тоненькими струйками текли слезы.

— То, что она сказала, правда? Вы отравлены?

Ресницы Ирен чуть вздрогнули.

— Тогда вы понимаете, что я должен сделать.

Она снова моргнула, умоляюще глядя на инквизитора. Иоганн встал, обошел ларь кругом, заходя за спину аббатисы.

— Я прощаю вам ваши прегрешения, сестра. Отец небесный ждет вас. — Крепкие руки уверенным рывком повернули голову Ирен, ломая позвонки. — И сонм ангелов уже движется вам навстречу…

Факел и правда погас минута в минуту, как предсказывала колдунья. Кладовая погрузилась во мрак. Но прежде чем это произошло, инквизитор успел пошарить в тюках и найти мешок сухарей. Рукотворная ночь, лишенная сна, обещала быть долгой.

Владения барона Эгерта никогда и никем не считались большими. Несколько городков, дюжина селений, разбросанных вдоль старо-восточного имперского тракта, леса, разделяющие клочки, обжитые людьми, и сами люди. Преимущественно бедные и совсем не воинственные. А сам барон повоевать любил, только никак не находилось достаточного повода и, главное, средств, ведь без них затевать даже самый крохотный поход было бы смертоубийственным. Эгерт же умирать раньше времени не собирался.

Не утоленную и не воплощенную в провинциальной действительности страсть к военным действиям маленькому барону, тогда еще не знавшему, какой титул ему достанется после смерти отца, вместе с игрушечными фигурками солдат подарила очередная мачеха, не желающая уделять воспитанию чужого ребенка ни единой лишней минуты и надеющаяся таким образом надолго избавиться от настырного малыша. Что ж, ее намерения увенчались успехом: в течение нескольких лет старый барон не вспоминал о сыне.

Потом надоевшая женщина была отставлена и, кажется, нашла пристанище в каком-то из монастырей на другом краю Империи, но время было упущено безвозвратно: мальчик вырос на многочасовых баталиях, разворачивающихся в пределах большого, но все же не безразмерного стола, и простые радости сельской жизни оказались чужды юному барону.

Впрочем, от последних никуда не удалось сбежать. Эгерт мнил себя великим полководцем, только вот ведь незадача: впервые за несколько десятилетий в Империи установился пусть вялый и шаткий, но мир, а стало быть, шансов поучаствовать в сражениях не предвиделось. Пришлось стиснуть зубы и спрятать мечты куда подальше, погружаясь в скуку размеренности, становящуюся с каждым годом все невыносимее.

Этим утром, раздав распоряжения нерадивым управляющим, молодой барон, чтобы хоть на часок развеять дурные мысли, укрылся в своем кабинете, где открыл большой сундук с армиями солдатиков, уложенных один к одному в мягкие суконные гнездышки, и, любовно поглаживая пальцами каждую фигурку, начал расставлять войска на семифутовой дубовой столешнице, расчерченной как карта. Не имперская, правда, а целиком и полностью выдуманная самим Эгертом, но даже приятнее было представлять себя завоевателем нового мира, а не покорителем старого.

Они были всегда послушны и исполнительны, эти выточенные из дерева и кости и раскрашенные яркими красками фигурки, правда, двигать их по полю битвы приходилось самому, и сие обстоятельство немного смущало барона, словно намекая, что и с настоящими армиями все будет столь же непросто.

Солдатики готовы были пойти в атаку на любого противника. Орки, эльфы, гномы, демоны — их изображения всегда были под рукой у Эгерта, только выбирай. Но все чаще и чаще несостоявшийся полководец заставлял свои войска воевать между собой. Даже нарочно позвал мастера-кукольника, чтобы тот соорудил для части солдатиков другие доспехи. Съемные, разумеется, хотя они и обошлись барону дороже. Вернее, не барону, а селянам, платившим оброк. Зато теперь можно было устраивать баталии, больше похожие на жизнь, скучно ползущую за воротами баронского замка, да и в его стенах тоже.

Слуги увлечений своего хозяина не разделяли. Где ж это видано, чтобы мужчина до стольких лет в куклы игрался? Пора было уже присматривать одну из соседских дочек в качестве супруги да обзаводиться детьми, вот им игрушки как раз бы пришлись впору. Только Эгерт последнее время редко покидал замок, словно боялся сделать последний шаг, ведущий в трясину обыденной жизни, и все больше времени проводил у стола в своем кабинете.

Но даже строгие запреты не беспокоить хозяина не могли обещать благословенной тишины: едва барон успел расставить солдатиков и сделать несколько ходов, выстраивая рисунок грядущей битвы, из-за приоткрывшейся после робкого стука, двери кабинета высунулась голова слуги:

— Мылорд, тут к вам…

— Ты плохо слышал мои слова? — Эгерт попытался вложить в голос все презрение и гнев, на какие только был способен, но на поверку получилась все та же скука.

— Так, мылорд, я же…

— Пошел вон!

Слуга покорно шатнулся назад, исчезая из видимости, только дверь не закрылась, пропуская в кабинет незнакомку, поинтересовавшуюся:

— Меня вы тоже прогоните?

Барон давно уже не ожидал в своей жизни никаких изменений, тем удивительнее было увидеть лилово-серебряную мантию, церемонными складками ниспадающую с хрупких плеч совсем юной и невероятно прекрасной женщины. Впрочем, Эгерт и самому себе не смог бы объяснить, почему счел пришелицу красоткой, ведь открытым взору оставалось только лицо с совершенными чертами и лучистыми голубыми глазами, а все прочее было целомудренно укрыто одеждой, как и полагалось служительнице церкви.