Дмитрий Емец - Стеклянный страж

Таамаг накормили, однако ела она без аппетита, что было мало на нее похоже.

– Ты у нас вроде как была отличницей? – обратилась Таамаг к Ильге. – Не бойся – бить не буду! Только попытаю немного и пристрелю!

Та улыбнулась так скромно, что у нее свело скулы.

– Видишь ли, как я потом выяснила, в моей золотой медали нет ни грамма настоящего золота, – проговорила она с достоинством.

– Короче, мне надо знать: сколько лет живут липы! Хотя бы примерно! – сказала Таамаг.

Вопрос застиг Ильгу врасплох.

– Видишь ли, Тамара… – начала она издали.

– Я не хочу видеть! Я хочу знать! – нетерпеливо перебила ее Таамаг. – Если шестьдесят пять лет назад липа была уже старая – она еще стоит или нет?

Ильга этого не знала.

– А-а-атлич-ч-чница! – чихнула презрением Таамаг.

– А в чем дело? Давай в Интернете посмотрим!

– Во-во, посмотри! – обрадовалась Таамаг.

– А зачем тебе?

Валькирия каменного копья смутилась.

– Мой старикан вроде как надумал отбрасывать лыжи. Оно, может, и хорошо: он уже сам себе надоел. Три года в памперсах, ложки до рта донести не может! Но вот какая штука – он все вспоминает про какую-то липу, к которой бабушка его водила, когда он был ребенком. Вспоминает и вспоминает, совсем достал… Такое чувство, что он в детство провалился и жизнь свою заново перелистывает.

– Это маразм старческий! – авторитетно сказала Ильга, любившая называть хорошие вещи гадкими словами.

– Во-во! – обрадовалась Таамаг. – Маразм! Он самый и есть. Вот я и говорю: бабки его давно уже нету! Трава из нее выросла, из бабки! Липу, может, спилили. Да и он место ни фига не помнит! Станцию электрички только и что Москва-река рядом. И вроде как островок напротив этого места. Обломается, не поеду я туда!

– А он что, просит? – удивилась Ильга.

Таамаг набычилась.

– Да не, не просит. Он уже давно сам с собой разговаривает! Меня то мамкой своей называет, то Клавой какой-то! Только все равно обломается…

– А-а-а… – протянула Ильга.

Она не понимала состояний, когда люди спорят сами с собой.

Таамаг, по-борцовски переваливаясь, прошлась по комнате. Поискала кого-то глазами и поинтересовалась, куда подевалась Хаара. Ей сказали, что Хаара сегодня не приезжала. Таамаг еще походила и, что-то бормоча, вышла в коридор.

Ирка услышала, как пискнула снятая с базы телефонная трубка. Даже когда Таамаг пыталась говорить тихо, у нее это получалось так, как если бы она переговаривалась с человеком, стоящим на балконе четвертого этажа.

– Хаара! – орала она в трубку. – Мне нужен твой Вован!.. Ну и что, что ночь на дворе? Это ее проблемы, а не мои!.. Как зачем? На стоматолога по книжке учусь, а зубы рвать некому! Пусть заталкивается в свою инвалидку и дует сюда! Какие такие пробки? Пробки – это у бутылок!

Заметив, что Фулона вышла из комнаты и отправилась на кухню, Багров зашагал за ней, перед этим сняв с вешалки свой пакет. Валькирия золотого копья набирала воду в чайник, подсовывая его несытым носиком под хоботок крана.

Матвей кашлянул.

– Наши предшественницы говорили: не доверяй гнилой веревке и кашляющему некромагу, – не оборачиваясь, сказала Фулона.

– А некромагу-то почему? – опечалился Багров.

– Некромаг даже когда всерьез заболеет – все равно притворится.

– Как так?

– А так. Здоровый притворяется больным. Больной – здоровым. Помер – притворяется живым. Ожил – уверяет всех, что еще мертвец. Короче, он как луковица. Сколько ее ни раздевай – все равно до конца не разденешь… Ну, чего тебе?

– Хочу кое в чем признаться, – сказал Багров.

Фулона поставила чайник и, вытерев руки валявшимся тут же фартуком Гелаты, повернулась к нему.

– Рискни! – сказала она без воодушевления.

Багров молча перевернул пакет и вытряхнул из него плащ. Плащ упал на пол.

– И..? – спросила валькирия золотого копья.

Когда Багров рассказал все и умолк, Фулона долго молчала, расправляя фартук, растягивая его и вновь складывая, как складывают выглаженное белье. Казалось, ее теперь волнует только фартук. Наконец она подняла на Багрова глаза. Лицо ее внешне совсем не изменилось, лишь стало суше и отстраненнее.

– И что там было в этой фигурке? Что-то важное? – спросил Багров с тревогой.

Фулона пожала плечами.

– Не знаю. Честно, не знаю. Да это и не имеет значения.

– Почему?

Валькирия золотого копья не стала пояснять.

– Не посмотришь, сколько времени? – внезапно спросила она.

Багров взглянул.

– Без пяти одиннадцать, – ответил он удивленно.

Валькирия золотого копья стояла куда ближе к часам.

– Правильно посмотрел! – похвалила Фулона. – Дверь прямо по коридору! Если ровно в одиннадцать ты окажешься на расстоянии полета моего копья – пеняй на себя. И если тебя еще раз увидят около валькирии-одиночки – пеняй на себя. Любая из валькирий тебя убьет! Любая. Даже добрая Бэтла, поверь мне!

Багрову все это показалось дико. Только что они так хорошо сидели в комнате при свечах и вдруг…

– Я не понимаю! – сказал он беспомощно.

– И, боюсь, никогда не поймешь, если не понял сразу… Когда струсит просто человек – это простительно. Но когда на войне с поста убегает часовой, уважительных причин не бывает. Это сразу расстрел. У любого офицера спроси.

Фулона вытянула фартук трубочкой. На Матвея она не смотрела.

– Ну простите! – пробурчал Матвей. – Больше не буду.

– И все?

– А что, зайчиком попрыгать?

– Не надо зайчиком, – сказала Фулона. – Это оставь для зоопарка.

– Я же сказал: простите! Чего вам еще надо? – беспомощно повторил Матвей.

– Ты не просишь тебя простить. Ты считаешь, что должен быть прощен, стоит тебе однажды буркнуть эти слова. Вот разница. Когда человек считает, что долженбыть прощен, он совершает одну и ту же ошибку бесконечно. Это закон. Прощение – это раскаяние. До самых глубин. Только оно изглаживает.

– Вы что, ничего не соображаете? У Мамзелькиной было мое сердце! Она бы меня прикончила, и все! Чик, и нету! – воскликнул Багров.

– Да хоть бы и так! Ну умер бы, и все! – сказала Фулона тихо. – И какая теперь разница, что старуха тебя надула? Сердце, рука, нога! Завтра она найдет обрезок твоего ногтя и напугает тебя заклинанием: «Колдуй, баба! Колдуй, дед!» Не замечаешь сходства? И что? Ты пойдешь и украдешь у валькирии копье? Или отрежешь ей во сне голову?

Багров задохнулся.

– Этого бы я не сделал!

– Рано или поздно сделал бы и это, раз уж ступил на эту лесенку.

– Хотите сказать, что Аида не могла меня убить?!

– Конечно, нет. Если Мировуд отдал тебя в заклад – это личные проблемы Мировуда. Никого другого заложить или предать нельзя – в конечном счете только себя. Когда у человека прогниет отвага – он способен заложить все человечество. И что? Все мы будем в ручках у мрака? Чушь!