Елизавета Дворецкая - Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета

– Ну, сотня – это еще не войско! – сразу повеселев, с облегчением воскликнул воевода Смелобор. – А я-то думал! Войско, войско! Это кто-то в гости едет!

– Ну и времечко для гостей! – загудела гридница.

– Так, видно, свои припасы подъели, вот и думают чужими хлебами поживиться!

– Кто же это может быть?

– Гостей только нам и не хватало!

– Сами чуть живы!

– А может, там не сотня? Кто ее видел-то?

Князь Скородум по-прежнему хранил озабоченный вид. Новость о «войске» поначалу встревожила его, но не удивила. Он принял ее как неизбежное и ожидаемое зло: мысль об опасности вражеских набегов давно жила в нем. Не было ничего удивительного в том, что какое-то племя, прикончив свои запасы, с голоду пойдет проверять запасы соседей. И хотя в закромах у людей теперь только старый мышиный помет, леса с дичью и реки с рыбой – такое сокровище, что ради него стоит пойти войной. Не сегодня – так завтра.

Глиногор бурлил, и с площади скоро полетели гулкие удары железного била: город был полон разнообразных жутких слухов, и народ требовал, чтобы ему разъяснили новости. Были мнения, что на смолятичей идут дремичи, заморцы, велеты или даже песиглавцы, вера в существование которых опиралась в основном на знакомство с князем Огнеяром Серебряным Волком. Князь Скородум с дружиной отправился к посадским воротам. Народ требовал собирать войско: набегов со стороны ждал не только князь. Явной опасности пока не было, но ради общего спокойствия князь Скородум повелел метать жребий для посадского ополчения. На этом успокоились и стали ждать.

На другой день появились новые гонцы, и постепенно дело прояснилось. К Глиногору приближался Боримир Огнегорский, князь западных рарогов. С ним была дружина числом гораздо меньше сотни. Народ повеселел, но князь Скородум при этом известии не испытал облегчения: одна тревога для него сменилась другой. То, с чем ехал рарожский гость, для Скородума Глиногорского было сейчас немногим лучше войны.

Княжна Дарована, впервые услышав имя нежданного гостя, побледнела и шагнула назад, словно хотела убежать от этой новости. Княгиня Добровзора тревожно схватила ее за руку. За время бесконечной зимы и всех ее тревог обручение Дарованы с огнегорским князем отодвинулось так далеко, что о нем совсем позабыли, и появление забытого жениха показалось совсем некстати.

– Что же это, князь? – Княгиня глянула на мужа. – Боримир Огнегорский! Зачем он к нам? Неужели жениться надумал? Вот еще чего не хватало! Вот выбрал время!

– Похоже, что так и есть! – В замешательстве дергая себя за длинный ус, князь Скородум прошелся по гриднице. – Зачем еще… Впрочем, может быть… Да нет, раз уж он сам едет… Похоже, дочь моя, что о тебе вспомнил твой жених. То есть тот, кто считался твоим женихом до этой зимы…

– Я не хочу. – Дарована качнула головой. Ей хотелось отодвинуть подальше это прошлое, которое так не подходило к настоящему и к желанному будущему. – Я не могу. Я не должна. Я не пойду за него.

– Девочка моя, но ты же обручена с ним! – воскликнула княгиня, крепко сжимая ее руку, как будто надеясь образумить. – Ты обручена с ним, вспомни, ты дала ему свое кольцо! Если мы теперь ему откажем, это опозорит нас! Нельзя нарушать слово! Иначе он и впрямь пойдет на нас войной! Подумай, разве сейчас нам нужна, в придачу ко всему, еще и война!

Дарована не отвечала, а только мотала головой. Все доводы отскакивали от ее сознания: для нее не существовало ничего и никого, кроме Громобоя, и выйти за другого было хуже, чем умереть. Лучше в озеро… Она обещала свою руку и свою любовь Громобою, тому, кто обещал вернуть в мир весну и ушел в священное озеро, чтобы исполнить обещание. Отказаться от него, предать его для Дарованы означало убить и саму весну, как будто ее верность была залогом победы Громобоя. Думая о нем, она была с ним, и мелкая земная рассудочность не имела над ней власти.

– Дочь моя, – князь Скородум подошел к ней вплотную и заглянул в глаза, – у тебя было время как следует обо всем подумать. Ты уверена, что не хочешь быть огнегорской княгиней?

Дарована закивала. Она знала, что для отца ее желание важнее всего на свете, а значит, он придумает способ спасти ее. Теперь она без колебаний согласилась бы бежать хоть к Огнеяру в Чуробор, только бы подальше от прежнего жениха!

– Но мы не можем отказаться! – с тревогой восклицала княгиня Добровзора. – Как мы откажемся? Ведь ты дал ему слово!

– Я дал ему слово сыграть свадьбу после Медвежьего велика дня, – задумчиво ответил князь. – А где он, Медвежий велик день?

– Ты думаешь, его это убедит?

– Посмотрим. Послушаем, что он нам скажет.

К Глиногору дружина князя Боримира приблизилась через четыре дня. У ворот города его встретил воевода Смелобор, поприветствовал от имени князя Скородума и повел в детинец. Народ толпился на улицах и висел на тынах, но приветственных криков было мало. За прошедшие дни народ сообразил, что прежний жених княжны стал соперником того, кто обещал вернуть в мир весну. Общее сочувствие было на стороне Громобоя: его поединок и уход в озеро всем были памятны. Глиногорцы с настороженностью разглядывали огнегорского князя, пытаясь по его замкнутому, остроносому, довольно красивому, но не слишком доброму лицу угадать, как он отнесется к ожидающим его новостям. И если бы гость вздумал силой настаивать на своих правах, весь Глиногор дружно встал бы на защиту своей княжны и прав ее нового суженого.

Князь Скородум ждал гостя в гриднице. Княгиня Добровзора и княжна Дарована, нарядно одетые, сидели по сторонам от него, но их бледные лица не слишком вязались с яркостью праздничных нарядов. Княгиня беспокойно вертела в руках белый платочек и старалась улыбаться знатному гостю, а Дарована сидела почти неподвижно, стиснув на коленях украшенные перстнями руки, и от волнения была так напряжена, что, по виду, и не дышала. Одетая в платье из золотисто-желтого шелка, с золотыми и янтарными украшениями, в блеске медово-рыжих волос она напоминала Солнцеву Деву, скованную до беспамятства злым чародейством зимы. Каждый раз, когда князь Боримир посматривал на нее, взгляд его зеленоватых глаз пронзал ее, как клинок: ей было отчасти стыдно за свою измену, но еще больше ее мучил страх, как будто перед ней было чудовище, пришедшее, чтобы ее сожрать. На руке Боримира блестел золотой перстень, который Дарована дала ему при обручении, и сейчас этот блеск ранил ее, как стрела. Она уже не помнила, как это сумела когда-то добровольно пообещать ему свою руку и даже надеялась быть с ним счастливой. Все это осталось в прежнем мире, которого давно уже не было, и требовать исполнения тех давних обещаний казалось так же нелепо, как гнаться за талой водой прошедшей зимы и надеяться снова обратить ее в снег.