Анна Гурова - Князь Тишины

Минут через сорок нам надоедает рисовать. Народ захлопывает этюдники, раскладывает на просушку акварели, прижимая уголки камешками, чтобы не улетели. Какое-то время всякий занимается, чем хочет: некоторые пытаются загорать под бледным солнышком, закатывая свитера до начала ребер и джинсы до колен, другие в карты играют. А если кто-то, не дай бог, притащил гитару, это конец – вокруг певца тут же соберутся девчонки, сядут кружком у догоревшего костра, сделают умные лица, пригорюнятся и нестройно завоют: «Изгиб гитары желтой, а может, и не желтой, а может, не гитары я буду обнимать…»

Тем временем день начинает клониться к вечеру. Загорающие замерзнут, певцы проголодаются. Солнышко уйдет за деревья, и сразу похолодает градусов на пять. Начинаются разговоры о том, что нам еще по лесу долго идти, а расписание поездов посмотреть никто не удосужился. Значит, настало время пробуждения весенней воды. Начинают обычно парни. Демонстративно не пробуя воду и говоря между собой о посторонних вещах, они начинают раздеваться. Девчонки смотрят на них с ужасом и восхищением, приговаривая: «Самоубийцы! Психопаты! Совсем крыша съехала!»

– Да нормально, вода совсем теплая, – небрежно отвечает кто-нибудь из парней.

– Если вас судорогой скрутит, мы вылавливать не будем.

– И по фигу.

– Там лед у берега!

– Где? А, этот… Да разве это лед – так, иней…

Парни гордо пожимают плечами и, помедлив несколько секунд (страшно же), с разбегу кидаются в воду под всеобщий крик. Не проходит и нескольких секунд, как оставшиеся на берегу начинают лихорадочно раздеваться и с визгом лезут наперегонки в ледяное озеро. Потом – дикарские пляски на берегу, колотун, горящая кожа, онемевшие конечности, торопливо глотаешь что-то спиртное, давишься и хохочешь. Негнущимися пальцами не натянуть свитер, который тоже почему-то сырой и холодный, – должно быть, на нем кто-то успел посидеть. От мокрых волос капли стекают за шиворот. На берегу больше не хочется оставаться ни единой лишней минуты. Часа через два, расставаясь на Финляндском вокзале, все прощаются слабыми севшими голосами.

В этом году на майские праздники шел снег, и я уже решила, что маевка отменяется. Но накануне вечером мне позвонила наша староста и сообщила, что встречаемся в девять на Витебском вокзале и что мне выпало по жребию купить буханок пять хлеба. «А почему на Витебском, а не на Финляндском?» – удивилась я. «Решили поехать на Оредеж. Туда кто-то прошлым летом ходил в поход. Говорит, классно». Ладно, подумала я. Какая разница, где веселиться?

Тем же вечером неожиданно позвонил Макс со своим дежурным набором фраз: здорово, как дела, чем занимаешься, а я соскучился, поехали погуляем за город. Узнав, что я еду на Оредеж, он расстроился и принялся меня отговаривать, чем разозлил до крайности. Когда до него дошло, что я все равно поеду, он переменил тактику и начал напрашиваться в компанию. «Еще тебя там не хватало!» – подумала я и отказалась наотрез, даже не подсластив отказ обещанием «встретиться как-нибудь на праздниках, если время будет». Минут десять после звонка я развлекалась тем, что подсчитывала, сколько раз мы с Максом расставались за последние полгода, и гадала, на сколько его еще хватит.

Следующим утром, прохладным и ясным, мы собрались на вокзале. Обычная неразбериха: долго искали друг друга, потом искали расписание, потом платформу, опоздали на электричку и полтора часа ждали следующую, потом бегали по поезду, выбирая лучшие места. Наконец поехали. Народу собралось страшно много, две трети незнакомого. Гитар оказалось аж четыре: я надеялась, их владельцы не сумеют договориться, и мы будем избавлены от ненавистного традиционного бряканья. Реалисты и иллюзионисты, как училищная элита, набились в отдельный вагон. Маринку мне так и не удалось отыскать – наверно, она проспала или перепутала место встречи. Я приуныла. Девчонки с моего курса тут же затеяли играть в карты, а мне было что-то лень, да и не выспалась. Я зевала и разглядывала мелькающие за мутным стеклом питерские промзоны, которые и зимой, и летом выглядят одинаково серо, когда из тамбура донесся знакомый угрюмый баритон: «Рюкзак убери, паршивец… щас как дам по ластам, не пройти же…»

«Да не может быть», – мельком подумала я, однако от окна отвернулась и тут же покрылась холодным потом. В дверях вагона стоял Саша Хольгер. Он был одет как для похода – в плащевке цвета хаки, в резиновых сапогах и со спортивной сумкой через плечо. Саша обвел глазами вагон, как будто кого-то искал.

– Саша! – воскликнула я, вскакивая и невольно расплываясь в счастливой улыбке. – Привет! Кого я вижу!

Саша увидел меня, улыбнулся в ответ, подошел и стал рядом, бухнув сумкой об пол.

– Здорово, – приветливо сказал он. – Не ожидал. Это все ваши? Я три вагона прошел, везде уродцы с рюкзаками и балалайками.

– Наверно, – светясь от счастья, ответила я. – В этом году что-то много, по-моему, даже прошлогодние выпускники поехали. А ты куда едешь? На дачу?

– Туда же, куда и вы, – ошарашил меня Саша. – На Оредеж.

– Но как…

– Меня пригласил приятель из вашей художки. Что-то не могу его найти. Кстати, Катя поехала?

– Кто?

– Ну, та девчонка, которая хотела разобраться с кассетой.

Я задумалась. Эзергиль я мельком видела – она покупала на вокзале газировку. Значит, и Погодина должна быть где-то рядом.

– Иллюзионисты сидят в том конце вагона, – сообщила я. – Если Погодина поехала, то она там. Между прочим, я давно хотела спросить: что у вас вышло с клипом? Узнали, что там случилось в отравленной тьме?..

Саша, не дослушав, отвернулся и принялся вглядываться в дальний конец вагона.

– Вижу, – довольно сказал он. – Сидит, читает. Ты насчет «Бурзума» спрашиваешь, да? Ничего не получилось. Магия помешала.

– Чего? – вытаращила я глаза.

– В этой хреновине оказалась зашифрована какая-то магия. Я имею в виду, не в тексте песни, а в кровавых рунах. Твоя сокурсница сказала, что это «место смерти» и то, что клип обрывается, – это, типа, способ защиты, как недосказанное заклинание.

– Хм. Что-то такое и я чувствовала…

– Как же она сказала… а, минное поле. Я, говорит, не самоубийца, чтобы ходить по минному полю ради праздного интереса, – насмешливо произнес Саша и добавил: – Тем более, чужого. Ладно, я не обиделся. Она умная. Знает, о чем говорит.

– Еще бы не быть умной, в неполные восемнадцать лет, – надбавив Погодиной года два, съязвила я. Уж больно мне не понравились Сашин тон и особенно задумчивый взгляд в другой конец вагона, которым он сопроводил свои слова.

– Восемнадцать? – спокойно, без малейшего удивления повторил Саша, продолжая внимательно разглядывать невидимую мне Погодину. Вдруг его глаза вспыхнули, он улыбнулся и слегка кивнул – должно быть, Катька его увидела.