Людмила Астахова - Дары ненависти

– Да. Обожаю Эйлит Мур в роли Девы. У нее дивный голос.

Знаменитая прима еще и танцевала прекрасно, но ее чарующее сопрано затмевало все остальные достоинства. К тому же ее мать была шуриа. И хотя оперная дива не унаследовала проклятие, но черные волосы и оливковая кожа выдавали родство. Каждый раз, слушая, как Эйлит выводит: «Сердце мое отдаю тебе, вождь мой! Тело – огню, а всю злобу – врагам», Джона чувствовала себя немного отмщенной. Нагло перелицованная хитромудрыми диллайн почти до неузнаваемости сага о Деве Сигрейн, где партию героини исполняет… почти шуриа, повергала леди Алэйю в мрачное циничное веселье.

– Но вы пойдете на представление с господином Мендией.

Джона снисходительно улыбнулась в ответ, как бы лишний раз напоминая баронету, что все мы – взрослые люди и, следовательно, знаем правила игры.

– Жозеб подарил мне приглашение в одну из самых лучших лож.

Джона и не думала оправдываться. Здесь выбор за ней, за графиней Янамари, за выгодной и почетной невестой, и если уж она привечает Жозеба Мендию, значит, имеет все резоны это делать, ничуть не задевая чести других претендентов. И даже очень дорогие подарки ни к чему не обязывают потенциальную невесту, они всего лишь показывают статус дарящего их мужчины. А билеты в оперу – это не только изящный презент, но и ненавязчивый повод побыть наедине – в шуршащем тафтой полумраке, едва соприкасаясь локтями, на расстоянии вздоха. Мы все взрослые, мы знаем, что делаем, разве не так?

И эта музыка… Диллайн стоит простить за наглый плагиат уже только потому, что Джэйон Никоул написал такую удивительную музыку – диво дивное. Она обрушивалась на слушателя, то как яростный летний ливень, заставляя промокать насквозь надушенные дамские платочки, то налетая, как снежная буря, вымораживая душу изнутри до хрустального звона. А еще название – «Последняя весна». Шуриа чаще всего умирают именно весной, что по большому счету несправедливо и обидно. Не глубокой осенью, когда естественное природное увядание само по себе навевает тоску-печаль, и не в разгар зимы, чьи ночи так длинны, а рассветы неторопливы, а весной. На это и рассчитывали отцовские родичи, когда отправили Джону в Жасминовую Долину – Шармейн, в заброшенный дом. Там было все необходимое для смерти – старый яблоневый сад, фантастически романтичная речушка, горбатые мостики, крошащиеся от старости каменные львы на парадной лестнице и поляна, окруженная жасминовыми кустами, с камнем – солнечными часами посередине. Одиночество там столь насыщенно, что его можно пить, как парное молоко. Помнится, поднимаясь по выщербленным ступеням, Джона подумала, что это будет ее собственная последняя весна. И ошиблась. Ее предсказания вообще редко когда сбывались.

– Какая жалость, что этот фабрикант сумел меня опередить, – вздохнул огорченно Хилдебер. – Я бы с радостью сопроводил вас в оперу, миледи, и утешаюсь лишь тем, что господин Мендия сию минуту, в свою очередь, отчаянно завидует мне.

– Почему?

– Здесь и сейчас я с вами, дорогая Джой. И эту прогулку я буду помнить всю жизнь как лучшую в моей жизни. Вы не верите? Правда-правда.

«Что значит молодость, – подумала шуриа, разглядывая собеседника с головы до ног. – Тебе пока не надоело щебетать и все еще кажется, будто беззастенчивая лесть – самый верный ключик к сердцу женщины. Будем верить, ты доживешь до того дня, когда поймешь свою ошибку. К счастью, ты – диллайн и на второй сотне лет жизни окончательно утратишь желание раскрывать рот без насущной необходимости».

– Пообещайте мне, дорогая Джой, что в следующий раз в оперу мы пойдем вместе.

– Обязательно, непременно, – заверила леди Янамари.

Она не любила, когда ее называли Джой. Так ее называл только Бранд.

И решила перевести разговор на более приятную тему, тем более что ноги в сапожках все равно замерзли:

– А правда, что в вашем поместье действует новейшая система обогрева?

И кто-то еще смеет обвинять диллайн в меркантилизме.

Грэйн эрна Кэдвен

«Проявляйте усердие! – поигрывая стеком, любил повторять капитан Витарр эрн-Снэйр, комендант учебного лагеря, где Грэйн постигала азы науки повиновения. – Однажды настанет день, когда ваши сапоги покроет пыль дорог Империи!» И новобранцы послушно маршировали, в едином порыве проявляя то усердие, которого требовал командир, – до кровавого пота. А после старательно чистили сапоги.

Грэйн пока еще не довелось испытать все преимущества походного строевого шага, да и вряд ли придется – все-таки женщинам из вспомогательных войск маршировать полагается разве что на параде – но вот несомненную пользу привычки до блеска чистить сапоги она уже прочувствовала. Уж чего-чего, а пыли на дорогах Империи хватало с избытком. Равно как и ям, колдобин, выбоин и луж, а уж совершенно бессмысленных петель и внезапных поворотов Грэйн насчитала десяток на один лайг пути. Так что навык полировки сапог весьма пригодится будущим победоносным войскам Ролэнси, ежели они все-таки вступят именно на эти дороги Синтафа. Хотя на месте Священного Князя эрна Кэдвен запустила бы перед боевыми частями армию инженеров – и тогда экспансия пройдет гораздо успешней. При нынешнем же состоянии имперских коммуникаций войска Ролэнси попросту увязнут во вражеском ландшафте.

А офицеры – гарантированно отобьют себе задницы на неприятельских колдобинах! Не так уж долго длится путешествие Грэйн от побережья к сердцу Синтафа, не так уж много времени прошло с тех пор, как моросящий полог ненастья скрыл от ее взора серые скалы Ролэнси, а сердце уже начала терзать жесточайшая ностальгия. Дома все было лучше: дороги прямее, лошади резвее, а кареты – удобней. Это не говоря уж о попутчиках. Грэйн, честно говоря, и не предполагала прежде, как странно могут реагировать окружающие на молодую женщину, путешествующую без компаньонки и горничной, – и сколько сложностей таит в себе подобное путешествие. В благословенном Ролэнси нравы, оказывается, были гораздо… м-м… свободней? Или, наоборот, строже. Грэйн пока не могла понять, в чем конкретно заключалось различие, но ясно было только одно – там, где ролфи ограничивались косыми взглядами, подданные Синтафа высказывались вслух и довольно бесцеремонно. Конечно, отбиваться от назойливых поползновений ей не пришлось, но несколько непристойных предложений в ее адрес все-таки прозвучало. И это несмотря на более чем скромный наряд и довольно непритязательную внешность. По сравнению с имперскими полукровками суровая ролфи выглядела бледновато. Благодарение Локке, что, по крайней мере, Грэйн не смотрелась откровенной чужачкой! Или, во всяком случае, ей самой так казалось. Вполне возможно, что чистокровная ролфийка с Ролэнси среди синтафцев выделялась, как белый волк Оддэйна между серыми лесными братьями, однако покуда Грэйн этого не чувствовала. Дома… о, дома ее уже непременно задержали бы для проверки, и не единожды, а тщательно состряпанные канцелярией Конри подорожную и паспорт буквально обнюхали бы со всех сторон – но в Синтафе словно бы никому и дела не было, откуда на почтовой станции небольшого приморского городка взялась подозрительная незнакомка. Как же хорошо было дома! Легкость, с которой ролфийская диверсантка проникла в Империю, возмутила прапорщика эрн-Кэдвен до самых глубин ее пропитанного армейским духом естества. Такое ощущение, что границы владений диллайн и вовсе не охранялись. Конечно, встань «Ускользающий» внаглую на рейде, на его борт непременно поднялись бы портовые власти для таможенного досмотра, но у проклятого шуриа имелись свои змеиные норы на побережье. Грэйн покинула притаившийся у изрезанного бухточками пустынного берега корвет примерно тем же путем, что и попала на него. Глубокой безлунной ночью к «Ускользающему» подкрался маленький лихтер без огней и без флага; после взаимного обмена непонятными непосвященному возгласами Грэйн вместе с сундуком покинула свою каморку на нижней палубе и без лишних слов переместилась на суденышко синтафских рыбаков… ха, рыбаков, как же! Лихтер бесшумно распустил паруса и резво упорхнул, словно вспугнутая крачка. Вся операция наверняка была не раз отработана и заняла не более получаса. Ролфи сидела на своем сундуке, вдыхала неистребимые запахи рыбы и просмоленного брезента и слушала, как посвистывает ветер в снастях. В сторону «Ускользающего» она обернулась лишь единожды, но к тому времени корвет, оправдывая свое имя, уже ускользнул, не оставив после себя никакого следа, кроме тяжелого ледяного камня на сердце Грэйн.