Александр Прозоров - Слово воина

– Знамо есть, мил человек, – кивнула женщина. – За домом, над хлевом мы его сделали.

– А зовут меня Олегом, – добавил Середин. – Впрочем, неважно.

Он отошел за угол, скинул грязную одежду и, развязав суму с последней чистой рубашкой, накинул ее сразу и вместо верха, и вместо низа – благо она была до колен. Снятое отдал Любаве, а потом, найдя хлев, забрался по приставной лестнице под крышу и глубоко зарылся в ароматное сено.

Проснулся ведун от плавного нагревания привязанного к запястью креста. Рука привычно скользнула к рукояти сабли – но тут что-то зашевелилось в носу, Олег чихнул и открыл глаза. Прямо перед ним стоял очень низенький, мохнатый человечек в полотняной курточке, но без штанов, с остроконечными ушами и большими круглыми глазами.

– Вставай, надоел, – сказал человечек и юркнул в сено, растворившись, как и не было.

Середин сладко потянулся, передернул плечами, выглянул наружу. Солнце, похоже, только-только перевалило зенит. По двору под лестницей бродили курицы, на натянутой к ближнему сараю веревке болталась его одежда, начиная с джинсов и заканчивая трусами. Хлопнула дверь. Любава, с подоткнутой юбкой, торопливо пересекла двор, взяла бадью с водой, повернула обратно.

– Хозяйка, – окликнул се Олег, выбираясь на лестницу. – Что-то я смотрю, и пары часов не проспал, а живот подвело – сил нет.

Женщина уронила бадью на землю и принялась хохотать. Да так заливисто, что ведун и сам невольно улыбнулся.

– Ой, уморил, мил человек, два часа… Как тебя, Олегом кличут? Ровно день и ночь ты проспал, да еще с избытком.

– Зато хорошо выспался, – суровым тоном отрезал Середин.

– И то верно, – утерла слезы хозяйка. – И одежа твоя, почитай, высохла. И баня готова. Токмо затопить осталось… Ой, уморил. Дед как в воду глядел. Погодь, говорил, не затапливай. Пущай поперва проснется. Так и не дождались, спать пошли все.

– Кормить будут? – остановил ее излияния Олег.

– А как же, гость дорогой. – Любава, окончательно успокоившись, вновь взялась за бадью. – Каша есть с кабанчиком тушеным, мясная. Репа пареная, вестимо. Щи остались. А насчет мяса жареного муж спросить велел. Можно курочку ощипать, можно баранчика зарезать. Чего лучше?

– Курицу, – стал решительно спускаться Середин. – А пиво есть?

– Мед хмельной. Сейчас, огонь в бане разведу и принесу…

Спустя четыре часа Олег, распаренный после бани, сытый и слегка пьяный, блаженно сидел на лавочке, подставляя свое розовое чистое тело вечернему солнцу. Рядом стояла кадка с жидковатым хмельным медом и плавающим внутри ковшом. Только человек двадцатого века способен понять, какое это наслаждение: протопленная березовыми дровами банька, влажный квасной пар, а потом – полный покой, чистый воздух, легкий ветерок, никаких звуков, кроме пения птиц и целое ведро пиво, которое можно черпать ковшом, как нефть из моря после аварии супертанкера.

– Эй, мил человек! – услышал он голос Любавы. – Курица твоя поспела. Ты в горницу пойдешь, али туда отнесть?

Середин, блаженно улыбнувшись, ткнул пальцем в лавку рядом с собой.

Сегодня он парился в бане один, один пил пиво и один собирался ужинать. Но и в этом, оказывается, тоже имелось свое особое удовольствие.

Новый день начался с пения петухов. На этот раз ведун не только услышал этих голосистых птиц, но и подпрыгнул от неожиданности, мгновенно растеряв сон.

– Вот ведь где нечистая сила! – пробормотал он, выбираясь с сеновала. – И почему его мой крест не чует?

Солнце еще только поднималось, а из трубы дома уже вовсю валил дым, на дворе незнакомый мужчина запрягал лошадь, из сарая опять же незнакомая девица выгоняла пухлых, как воздушные шарики, овец. Следом вышли две коровы, пара коз с целым выводком белых с черными отметинами малышей.

– А, постоялец наш, – кивнул мужчина. – А я уж думал, что и не свидимся с тобой ни разу.

– У вас, что, василиски в округе завелись? – сонно тряхнул головой Олег.

– Нет, откуда? – не понял крестьянин.

– Тогда почему вы всех петухов не расстреливаете при рождении?!

– Как скажешь, гость дорогой, – рассмеялся мужик. – Скажу Любаве, чтобы сегодня петушка для тебя зажарила. Супружница она моя. А я – Мирослав Рыжий.

– А почему Рыжий? – Волосы мужика были совершенно русые.

– Не знаю, – пожал плечами тот. – В детстве, сказывали, сотворил с головою что-то.

– Значит, это ты здесь за хозяина? – стал спускаться во двор Олег.

– Да как же… – запнулся крестьянин. – Деда Буня за хозяина. Как я могу при живом отце?

Из дома вышли двое ребят, лет этак двенадцати и четырнадцати, с деревянными вилами в руках – обычная палка, только расщеплена на конце на пять зубцов, разведенных в стороны. Они чинно поклонились ведуну, покидали вилы в телегу:

– Поехали, батя?

– Вот, – словно оправдываясь, указал на сыновей Мирослав, – мыслю я до полудня пару стожков с залужья привезти, пока дождей нет. Аккурат до зажинок обернемся.

– До чего?

– Праздник у нас сегодня, гость дорогой. Зажинки. Волхв картамазовский сказывал: Семаргла спрашивал, Триглаву спрашивал, Марцану спрашивал, луговых и полевых спрашивал. Семь хлебов искрошил, семь платков раздарил. Все молвили: сегодня зажинать надобно. Пора.

Мужики попрыгали в телегу. Девица скинула длинную жердь затвора, отворила ворота. Телега выехала, и следом она погнала скотину.

Тем временем в деревне начиналась веселая работа – со всех дворов хозяева вытаскивали столы, выставляя их прямо на дороге, накрывали скатертями, выносили деревянные блюда с пирогами, миски с медом, глиняные горшочки с соленьями, кувшины, крынки.

– Тебя сейчас потчевать, гостюшка, али зажинок подождешь? – окликнула Олега Любава.

– Подожду, – кивнул Середин, заинтересовавшись происходящим.

Стол наполнялся угощениями, ребята в расшитых красными нитями косоворотках начали выносить скамьи.

Наконец к дому деда Буни с грохотом подкатилась телега, нагруженная сеном так, что торчащие наверху вилы сравнялись с печной трубой. Ребята принялись разгружать повозку, а Мирослав, переодевшись в синюю с красным шитьем рубаху, выбежал на улицу и помчался вдоль дороги, на ходу опоясываясь украшенным бляшками ремнем.

Прошло еще немного времени, и наконец со стороны поля показалась торжественная процессия: двое могучих мужиков несли на плечах носилки, еще несколько суетились вокруг, обмахивая их длинными кленовыми ветками, прикрывая от солнца, отгоняя мух и комаров и вообще совершая множество ненужных и непонятных суетливых движений. Те мужики, что шли позади, постоянно кланялись, молитвенно складывали руки перед собой.