Дурочка - Ульяна Островская
Тетя тут же возмутилась:
– Ах, мы такие слабые, а вы, Григорий, норовите самую трудную работу бросить на нас!
Дядька и ухом не повел, вдруг обратился ко мне:
– Что молчишь, хозяйка?
– Это как? – я удивилась. – Мне нет семнадцати, а в пятнадцать только маги считаются совершеннолетними. Я же не маг вам какой-нибудь.
– Отец Афанасий сообщил, что дом принадлежал твоим родителям, ты наследница, а приживалкам слова никто не давал.
Тетя стала сползать со стула, я подскочила, чтобы ей помочь усесться. У нее очень толстенькие ноги, и ходить тяжело, и просто встать. Поэтому сидеть приходится ровно.
Я разозлилась:
– Знаете, Григорий! Кроме нас с тетей никого из родни не осталось. Неужели вы думаете, что можно бросить не совсем здорового человека? Потерявшего близких. Потерявшего дом. Потерявшего память. Мы сами разберемся, кто из нас хозяйка. У тетя есть занятие, которому она отдается всем сердцем – мое воспитание. И это очень хорошо. А мне хватает уборки, стирки и готовки. Я еще читать учусь, отец Афанасий буквы показывает, когда время находит!
– Ты что, неграмотная?
– Я тоже все забыла. Как дурочка. Мы с тетей тяжко болели, нас целитель настоящий смотрел. Глупая я, да, но человек.
– Интересная вы парочка…
***
С утра тетя закричала по привычке:
– Сонька! Где ты опять болтаешься?!
О Господи! Мне не трудно ей помочь встать, но Григория ведь испугает.
И точно. Прибежал в исподнем с топором в руках:
– Что? Кто?
Эх… дольше объяснялась. Вроде как шутка такая домашняя.
– Я б за такие шуточки ХРЕН на рыло натянул!
Да громко так сказал. Пришлось опять к тете бежать.
***
Готовила я с удовольствием.
Потихоньку выясняла, что любит Григорий, да и наблюдала. Тихо удивляясь, что у них с тетей схожие вкусы в еде. Я запросто могу хлебом и куском рыбы или курятины пообедать. А им обязательно надо, чтобы на столе в обед была похлебка, к ней бы сухарики, а потом уж кусок рыбы, к примеру. И лучше ягодный напиток, а не чай. Утром – каша, а вечером варю нам по паре яиц, а Григорию три. Слава Богу, куры выжили. Умные они у нас, запрыгнули на насесты и отсиделись в половодье.
Приготовила им ужин, выставила на стол и собралась в церковь. И буквы еще покажет отец Афанасий, а я помогу ему с уборкой.
– Подожди, Соня. Ты к священнику?
– Ну да.
– Так буквы и я знаю. И цифры.
– Не, спасибо. Цифры я сразу запомнила, и букв немного осталось. И ему помочь чем найдется.
– А тебе могу про звезды рассказать!
От хитрый какой Григорий! Это он, по-моему, не хочет с тетей наедине оставаться. Видать, тяжело ему не ругаться, а тетя даже священника сумеет до греха довести. Ну, так иной раз отец Афанасий бормочет.
Ничего, потерпят и тетя, и Григорий. Да ему осталось четыре дня у нас работать. Так-то он мне понравился. Мне бы такого отца…
Он мрачный иногда, и что-то бурчит про себя, как будто с кем-то ругается. Ну, раз в доме нельзя. А сам и курятник уже поправил. И хлев. Можно опять корову завести, наша телочка, говорят, утонула. В баньке окна сделал, да удачно так, Федот сказал, что у нас маленькие были. А тут два больших, и стекло откуда-то принес, вставил. Осталось с огородом помочь, и саженцы высадить деревьев. Григорий решил, что оставит их напоследок, как сладкое. Смешной такой. А сами саженцы заберет из тех домов, где никого не осталось. Отец Афанасий сказал, что можно и даже нужно. И около церкви планируют сад развести для всех желающих.
А тетка при Григории жадничает меньше, я заметила. Морщится, но разрешает соседям взять то одно, то другое. Теперь все к нам норовят забежать, когда мы втроем ужинаем.
***
В этот последний день пребывания Григория я проснулась рано. Убралась, приготовила к обеду особенные блюда, сняла с веревки его одежду, аккуратно сложила и побежала в церковь. Отца Афанасия не оказалась, где-то по делам, видать. Без него не стала хозяйничать и спокойно пошла домой.
Дорогу от церкви уже поправили, поваленные деревья убрали, так что идти в удовольствие. Я и шла неспешно, помахивая каким-то прутиком.
Как вдруг услышала и хохот, явно мужской, и визг чей-то, и шлепки, как будто
