Корнелия Функе - Чернильная смерть
Сначала Орфей попробовал послать со стеклянным человечком Осса, но квартирная хозяйка Фенолио его тут же выставила. Этого дуболома ни в каком темном углу не спрячешь. А в одиночку Халцедон не добрался даже до лестницы Фенолио — его погнала по двору курица, а потом стеклянную голову чуть не откусила кошка… Да, стеклянные человечки не были созданы для шпионажа, даром что маленькие и бесцветные! По размеру подошли бы и феи, но эти дурочки забывали даже самое простое поручение, не успев еще вылететь из окна. Фенолио ведь тоже подсылал к нему своего стеклянного человечка — такого же недотепу.
Халцедон был, пожалуй, посообразительнее. Но вот беда — он боялся высоты, так что лазание по крышам исключалось. А на земле он так плохо ориентировался, что приходилось высаживать его прямо у лестницы, иначе он непременно бы заблудился. Куда он запропастился, черт возьми? Конечно, для стеклянного человечка эта лестница как горная вершина, но все-таки… За спиной у Орфея заблеяла коза — видно, почуяла собаку; а сквозь тонкую подметку сапог просачивалась жидкость, запах которой подозрительно нравился Церберу. Пес с такой страстью рылся в покрывавшей двор жиже, что Орфею приходилось все время оттаскивать его за ошейник.
Ну вот он наконец! Халцедон прыгал, как мышка, со ступени на ступень. Будем надеяться, что его сведения стоят испорченных сафьяновых сапог.
Орфей спустил Цербера с цепочки — ее пришлось заказать на улице Кузнецов, поскольку собачьих поводков в этом мире не водилось, — и пес, прошлепав к лестнице, мягкими губами снял протестующего человечка с последней ступеньки. Халцедон утверждал, что от собачьей слюны у него выступает сыпь, но иначе ему было просто не перебраться через навозную жижу. Из окна высунулась какая-то старуха, но, к счастью, это была не хозяйка Фенолио.
— Ну как?
Цербер выплюнул стеклянного человечка в протянутую ладонь Орфея. Фу, собачья слюна — действительно жуткая гадость.
— Ничего он не пишет! Ни строчки! — Халцедон утер рукавом влажное лицо. — Я ведь вам говорил, хозяин. Он последний ум пропил. У него руки дрожат, стоит ему только посмотреть на перо!
Орфей посмотрел вверх, на дверь Фенолио. Из-под нее пробивалась полоска света. В эту щель под дверью Хадцедон всегда и пролезал.
— Точно? — Орфей прикрепил цепочку к ошейнику Цербера.
— Никаких сомнений! И книги там тоже нет. Зато у него гости.
Старуха вылила в окно ведро воды. Если, конечно, это была вода. Цербер что-то уж очень заинтересованно принюхивается.
— Гости? Это меня не интересует. И все-таки я уверен, гром и молния, что он снова пишет!
Орфей посмотрел на убогие домишки. На каждом окне горело по свечке. По всей Омбре. За Перепела. Пропади он пропадом! Пропади все они пропадом: Фенолио, Мортимер, его дура дочка, и Сажерук. Да, Сажерук в первую очередь. Он предал его, обокрал — его, Орфея, столько лет преданно любившего его, вчитавшего обратно в родную историю, вырвавшего из рук самой смерти! И во что он превратился? Огненная тень Перепела, говорят в Омбре. Тень! Так ему и надо. «Уж я бы сделал его не просто чьей-то тенью», — думал Орфей. Но теперь уже поздно. Теперь Орфей объявил им всем войну. Уж он напишет для них историю по своему вкусу — только бы заполучить обратно книгу!
Из дома вышел ребенок. Прошлепал босыми ногами по грязному двору и скрылся в хлеву. Пора уходить. Орфей обтер Халцедона носовым платком от собачьей слюны, посадил на плечо и скорее зашагал прочь, пока ребенок не вышел из хлева. Как хорошо выбраться из этой грязи, хотя на улице было ненамного лучше.
— Чистая бумага, одна только чистая бумага, хозяин! — говорил Халцедон, пока они шли обратно по ночной Омбре. — Две-три зачеркнутые фразы — и больше ничего, клянусь! Его стеклянный человечек меня сегодня чуть не увидел, но я успел спрятаться в сапог Фенолио. Вонища там — вы себе не представляете!
Как раз это Орфей себе отлично представлял.
— Я велю служанкам вымыть тебя с мылом.
— Не надо, пожалуйста! Последний раз я от мыльной воды больше часа икал, а ступни у меня стали молочно-белые!
— И что с того? Ты же не думаешь, что я пущу тебя разносить эту вонь по моему пергаменту?
Навстречу им шел, пошатываясь, ночной дозорный. Почему эти типы никогда не просыхают? Орфей сунул в морщинистую руку несколько медных монет — а то еще, чего доброго, вызовет патруль. С тех пор как Перепел стал узником замка, Омбру день и ночь прочесывали вооруженные отряды.
— А книга? Ты действительно везде посмотрел?
На улице Мясников сразу две лавчонки, если верить вывескам, предлагали на продажу свежее мясо единорога. Смех и грех. Откуда ж оно возьмется? Орфей свернул на улицу стекольщиков, хотя Халцедон всегда просил его идти другой дорогой.
— Да, хотя это было непросто. — Халцедон нервно смотрел на витрины с искусственными ногами и руками для стеклянных человечков. — У него ведь, как я докладывал, сейчас гости, так что пришлось проводить тайный обыск в присутствии нескольких человек! И все же я обшарил все, даже одежду у него в сундуке. Он меня там чуть не запер. Но нигде ничего, хозяин, клянусь!
— Тысяча чертей! — Орфей испытывал неудержимое желание швырнуть что-нибудь об стену или разломать на куски. Халцедон хорошо знал эти порывы хозяина и на всякий случай покрепче вцепился в его рукав.
У кого может быть книга, если не у старика? Даже если Сажерук отнес ее Мортимеру, не потащил же тот ее с собой в тюрьму? Нет, Сажерук, наверное, оставил ее себе. Орфей почувствовал мучительную резь в желудке, словно ему грызла внутренности одна из куниц Сажерука. Он знал эти симптомы — они возникали всякий раз, когда обстоятельства не желали ему подчиняться. Язва желудка, так это, кажется, называется? Опасная болезнь, между прочим. «Ну и что? — прикрикнул он на самого себя. — Постарайся хотя бы ее не растравлять, а то лечить тебя здесь некому, кроме цирюльников, которые от любой болезни пускают кровь».
Халцедон сидел у него на плече, притихший и грустный. Наверное, думал о предстоящем купании в мыльной воде. Зато Цербер обнюхивал каждую стену на пути. Неудивительно, что псу так нравилось в этом мире — чего-чего, а запахов тут хватало! «Это я тоже изменю, — думал Орфей. — И шпиона вычитаю себе получше, крошечного, как паучок, и уж конечно не стеклянного!» — «Ничего ты себе не вычитаешь, Орфей! — сказал ему внутренний голос. — Книги-то у тебя теперь нет!»
Орфей, ругнувшись, потянул за собой Цербера — и наступил в кошачий кал. Навозная жижа, куриный помет, кошачье дерьмо — сапоги погибли безвозвратно, но откуда взять денег на новые? Последняя его попытка вычитать себе новый клад с Мрачного холма закончилась неудачей. Монеты оказались тонкими, словно из фольги.
Наконец-то. Впереди показался его дом во всем своем великолепии. Самый роскошный дом в Омбре. Орфей все еще испытывал приятное волнение при виде алебастрово-белых ступеней и герба над входом — он даже сам начинал верить в свое княжеское происхождение. В конце концов, пока его дела идут совсем неплохо. Он всякий раз напоминал себе об этом, когда ему хотелось переколотить всех стеклянных человечков и наслать чуму на тощего арабского мальчишку. Не говоря уж о неблагодарных огнеглотателях!
И вдруг Орфей остановился как вкопанный. На лестнице сидела птица. Похоже было, что она собирается свить гнездо прямо на ступеньках. Птица не упорхнула и тогда, когда Орфей подошел совсем близко, только поблескивала на него черными бусинами глаз.
Мерзкие твари. Они загаживают все своим пометом, всюду роняют перья, а уж сколько на этих перьях всяких личинок и микробов…
Орфей спустил Цербера с цепочки.
— Ату ее!
Цербер любил гонять птиц, иногда ему даже удавалось поймать зазевавшегося воробья. Но сейчас он поджал хвост и попятился, как будто увидел на лестнице не птицу, а змею. Какого черта…
Птица повернула голову набок и перепрыгнула на ступеньку ниже.
Цербер прижал уши, а стеклянный человечек испуганно вцепился Орфею в воротник.
— Это сорока, хозяин! — зашептал он ему на ухо. — Они рас… — голос у него пресекся, — расклевывают стеклянных человечков и украшают осколками свои гнезда! Хозяин, прогоните ее, пожалуйста!
Сорока снова повернула голову и поглядела на Орфея. Странная птица. Что-то тут не так.
Орфей нагнулся и бросил в нее камнем. Сорока взъерошила перья и хрипло застрекотала.
— Хозяин, она хочет меня расклевать! — заверещал Халцедон, вцепляясь Орфею в ухо. — Дымчатое стекло — большая редкость!
Стрекот сороки был теперь похож на смех.
— У тебя, Орфей, все такой же глупый вид!
Он сразу узнал этот голос. Сорока надула зоб, закряхтела, словно подавилась проглоченным в спешке куском, выплюнула на алабастрово-белую лестницу одно за другим три зернышка и начала расти.
