Всеволод Глуховцев - Бог сумерек

– Ты должен быть благодарен мне, – заметил Голос.

– Д-да, господин... – с трудом произнес оборотень, едва ворочая распухшим языком. – Да. Я благодарен тебе за справедливость и доверие. Я твой слуга навек.

Он замолчал и ждал. Стало легче, но память о наказании ужасала его. Он ужасался помнить, но он помнил.

– Говори, – велел Голос;

– Да, господин. Я все расскажу тебе. Я расскажу подробно... Я могу повернуться к тебе?

– Нет.

– Слушаю, господин. Я говорю.

Здесь он опять сделал маленькую паузу и заговорил.

– Последний раз, когда я был там, в человеческом облике, я был жестоко обманут. Я не успел тогда сказать тебе... Я должен был вознестись к небу. Я делал это, чтоб затем восславить твое имя. Я делал это под взглядами огромной толпы. Они должны были увидеть это, и они бы поняли, и их восторг был бы беспределен, и они пали бы перед тобой ниц...

Он прервался вдруг, сжал сильно рот, кадык его прошелся вверх-вниз.

Голос молчал. И это ободрило оборотня. Он справился с собой, заговорил быстрее.

– Но я был предан подлостью человеков. Они сделали подлость, так чтоб я упал, и я упал, и разум мой, служивший тебе одному, почти погас. О, как это было мучительно!.. Я собирался, я собирал силы, долго и тяжко, я ползал во тьме, грыз прах и стенал беззвучно. И я одолел! Я собрался и воплотился вновь в человеческом облике, и вновь обрел силу, дарованную мне тобой. И вот я здесь, и твой слуга во веки веков. Я сказал все!..

И он в самом деле умолк, и некое время было безмолвие. А потом было сказано:

– Ты читал их книги?

– Да, господин! – возликовал оборотень. – Я читал и понял, что написанное – ложь, ибо их книги суть пустословие человеков. Там сказано такое: придут дракон и зверь, и еще зверь. И это ложь. Ибо дракон – я, а ты велик и мощен навсегда, и нерушим, и вселенная простерта пред тобой. И правда в тебе, сила в тебе, в твоей книге, которую я обрел опять, и отныне я уже не упущу ничего, не совершу таких глупостей, какие делал прежде, – клянусь тебе в этом!.. Я повергну мир к твоим стопам – клянусь! И я, твой раб, буду служить тебе, владея человеками, чтобы они все простерлись перед тобой, стенали и взывали бы к тебе, а ты карал и миловал их, ибо мудрость твоя беспредельна. Клянусь, тебе в этом! Клянусь! Клянусь! Клянусь!

Он сказал это, дрожа от восторга. Он любил. Нечеловеческое сердце разрывалось от любви. И Голос спросил:

– Клянешься?..

– Клянусь!..

– Ну-ну, – сказал Голос.

И холод вошел в того от сих слов, сказанных будто бы с усмешкой.

– Я сделаю все, – поспешил сказать он.

– Ты будешь служить мне, – сказал Голос.

– Да, господин!.. – вновь задохнулся восторгом тот.

– Я слышал твои клятвы. Знаешь ли ты, что будет с тобой, если ты не исполнишь их?

– О да, да, господин!..

– Нет, ты этого не знаешь. Но узнаешь, если будет так. Теперь ступай прочь! Иди и служи.

– Да, господин!..

И молчание. Оборотень ждал, но более сказано не было. Тогда он подождал еще, поднялся с колен, опасливо обернулся.

Никого. Комната, полумрак, дверь.

Так же осторожно ступая, он вышел вон. Выйдя, стер с подбородка и груди застывающую пену. Было еще немного на коленях, но то уж пустяки.

Ногтем он счистил остатки пены с медальона и зашагал той же дорогою, что шел сюда. Шел быстро. Вернувшись, увидел: дрова в камине прогорели и малиново светятся сквозь серый пепельный налет.

Пора было отправляться. Но прежде надо было хорошо продумать – что говорить, как строить разговор. Он начал было думать, но вдруг заметил, что в таком обличье ему мыслить неудобно. И он превратился в того, кем был – в вице-командора “Гекаты” Богачева.

ГЛАВА 15

Огарков тоже присел рядом с Палычем, по другую сторону.

– Вы так уверенно об этом говорите, Александр Па-лыч... – осторожно промолвил он – на что Палыч неопределенно повел бровями.

По-прежнему ничего не менялось в этом мире. Царил надо всем безмятежно далекий небосвод, стояло вечное тепло, покоем дышали стволы и кроны сосен. Невозможно было поверить, что в такой умиротворенной светлой вселенной могут быть какие-то там тени.

И тем не менее они тут были. Палыч кивнул, отвечая своим непроизнесенным мыслям, и лицо его приобрело строгий, высокий, непростой вид – он постигал то, что было неведомо другим.

ГЛАВА 16

Дракон, вновь ставший Богачевым, в раздумье ходил по черно-красной зале. Остановился у зеркала, рассеянно смотрел в него, но вряд ли что-то видел. Думал. Мысль его работала мощно, плотно. Он выстраивал предстоящий разговор так, чтобы все было убедительно.

И выстроил. Тогда он встряхнулся, посмотрел в зеркало уже осмысленно, принял приветственный, радостный вид, заговорил доброжелательно и артистично, улыбаясь, делая сладкие глаза – слова странно и невнятно разносились в исполинском помещении.

Поговорив, этот остался доволен собой. Еще раз придирчиво осмотрел он себя в зеркале, подошел поближе, поправил волосы. Можно отправляться.

Он вышел из залы и стал подниматься по винтовой лестнице. Шел быстро, но уверенно, без суетливой спешки. Выйдя на вершину башни, он жадно вдохнул свежего воздуха, показавшегося ему удивительно прекрасным после удушливой атмосферы замка. Он стоял, глубоко дышал, словно не мог никак надышаться, – и постепенно к нему стала приходить новая радость, сильная, объемная, и вот она охватила его целиком, и он отдался ей свободно и глубоко. Пора!

ГЛАВА 17

И все они почему-то замолчали. Сидели молча, кто смотрел в небо, кто под ноги себе, кто отряхивал ладонью брюки. Только Федор Матвеевич остался стоять и внимательно смотрел вдаль, хотя зачем он это делал – сам бы не смог сказать.

Но все-таки смотрел он туда He зря. Он первый увидел – и в этот миг глазам своим не поверил – как дрогнуло что-то над гранью неба и земли.

На миг только. И сразу же поверил.

– Мужики!.. – вскричал он хриплым от долгого молчания голосом, и вскочили все, как по команде.

– Там, – сказал он и вскинул руку.

И все увидели: там небо над самой землей пришло в движение, заструилось, и стал меняться цвет его – из ясно-голубого стал вдруг тускло-сизым, потемнело оно там, и вот уж совсем темное, и темень вдруг поперла вверх с диковинной и страшной быстротой.

Ветер оттуда толкнулся в лица их – он был холодный, ветер. Сильно зашумели сосны, ворох иголок посыпался с их вершин.

– Ого, господа! – сдрейфил Лев Евгеньевич, непроизвольно отступая назад. – А не пора ли нам того... Поиграли пятаком, да и за щеку?!

Может, и так. Да только никто не успел ответить ничего. Небо померкло все, и стала ночь, и раздался трепещущий огромный шум, как бы летящих крыльев – миг, и все пропало.