Эрик Эддисон - Червь Уроборос

Он пристально вглядывался вниз, пока его глаза не заслезились от напряжения, а чудовище все не шевелилось. Тогда Миварш пал ниц и громко вознес такую молитву:

— О Шлимфли, Шламфи и Шебамри, боги отца моего и отцов моего отца, смилуйтесь над своим дитем, если, как я горячо верую, могущество ваше простирается до этой дальней и запретной страны от самого Импланда, где я, дитя ваше, всегда поклонялся вам в ваших священных местах, и учил сыновей своих и дочерей чтить ваши священные имена, и по наущению звезд, как в стародавние времена, построил в своем доме алтарь, и принес в жертву своего седьмого сына, и намеревался на нем же принести в жертву и седьмую дочь в смирении и праведности пред вашей священной волей, но не смог совершить этого, ибо не удостоили вы меня седьмой дочерью, но лишь шестью. Потому заклинаю вас, ради ваших священных имен, дайте сил моим рукам, чтобы благополучно спустить этого моего спутника вниз на веревке, а затем опустите меня с этой скалы в целости и сохранности. Каким бы ни был он дьяволом и неверным, о, спасите его жизнь, спасите жизни их обоих. Ибо уверен я, что, если эти двое не выживут, то дитя ваше никогда не возвратится, но умрет от голода в этой дальней стране, как поденка, что живет лишь один день.

Так молился Миварш. И возможно, высокие боги были тронуты его простодушием, когда он так тщетно взывал о помощи к своим идолам; а возможно, не входило в их замыслы, чтобы этих лордов Демонланда постигла столь злая и безвременная кончина, и они невоспетыми канули в безвестие. Как бы то ни было, Миварш поднялся и обвязал лорда Юсса веревкой, соорудив у него под подмышками хитроумный узел, который бы при спуске не затянулся и не раздавил ему грудь и ребра, и с большим трудом опустил его к подножию утеса. Затем Миварш сам отправился по этой опасной стене, и, хотя много раз ему казалось, что настала его погибель, но искусство скалолазания, подкрепленное холодной неизбежностью, наконец, позволило ему спуститься вниз. Там он немедля принялся помогать своим спутникам, которые с тяжелыми стонами пришли в себя. Очнувшись, лорд Юсс применил свое искусство врачевания и на себе и на лорде Брандохе Даэй, так что вскоре оба смогли встать на ноги, хотя и были несколько скованны в движениях, утомлены и боролись с тошнотой. Шел уже третий час пополудни.

Пока они отдыхали, лорд Юсс заговорил, глядя на то место, где лежала в своей крови чудовищная мантикора:

— Нужно сказать о тебе, о Брандох Даэй, что сегодня совершил ты и наихудший и наилучший поступки. Наихудшим было то, когда ты в упрямстве своем настоял на этом восхождении, которое чуть не закончилось гибелью и для меня, и для тебя. Наилучшим же было то, как ты отрубил ее хвост. Это было замыслом или случайностью?

— Ну, — ответил тот, — я никогда не был таким уж неумехой, чтобы напускать на себя излишнюю важность. Он подвернулся мне под меч, да и не нравилось мне, как он болтается. А что в нем такого?

— Жала на ее хвосте, — ответил Юсс, — было достаточно, чтобы уничтожить любого из нас, даже царапни оно лишь наш мизинец.

— Ты говоришь, как по книге, — сказал Брандох Даэй. — Иначе я вряд ли признал бы в тебе своего благородного друга, ибо вымазан ты в крови, как буйвол в грязи. Не серчай на меня, но я рад, что ветер не дует от тебя ко мне.

Юсс рассмеялся.

— Если ты не слишком щепетилен, — промолвил он, — то отправляйся к чудовищу и тоже обрызгай себя кровью из его потрохов. Нет, я не шучу, это необходимо. Враги не только человеку, но и друг другу, они бродят каждое само по себе и так ненавидят всех своих сородичей, живых или мертвых, что нет для них в мире ничего более отвратительного, чем кровь своих сородичей, одного запаха которой они боятся, как бешеная собака боится воды. И запах этот стоек. Поэтому мы после этой стычки находимся от них в полной безопасности.

Той ночью они стали лагерем у подножия отрога Авсека, а на заре двинулись в путь на восток по длинной долине. Весь день они слышали рев мантикор на безжизненных склонах Элы Мантиссеры, которая теперь казалась не пирамидой, а протяженной грядой, замыкавшей долину с юга. Идти было нелегко, а они еще не оправились полностью. День почти закончился, когда за восточными склонами Элы они достигли места, где белые воды реки, вдоль которой они следовали, с гулом встречались с черным потоком, мчавшимся с юго-запада. Ниже по течению река по широкой долине устремлялась на восток, в поросшие деревьями низины. В месте слияния рек между рукавами высился обрамленный скалами зеленый холм, будто осколок другой, более отрадной страны, каким-то образом переживший эпоху разорения.

— И сюда, — промолвил Юсс, — приводили меня мои сны. И даже если перевал, где этот поток разделяется на несколько водопадов чуть выше слияния рукавов, окажется нелегким, думаю я, это наш единственный выбор.

И, пока не смерклось, они миновали этот опасный перевал над водопадами и уснули на зеленом холме.

Холм этот Юсс назвал Дроздовым Гнездом в честь разбудившего их на следующее утро дрозда, распевавшего в избитом ветрами небольшом кусте боярышника, что рос среди скал. Необычно звучала эта неприхотливая песня на холодных склонах горы, под недобрыми вершинами Элы, у самой границы тех зачарованных снегов, что окружают Коштру Белорн.

С Дроздового Гнезда самые высокие горы были не видны, как и из той узкой, прямой и круто поднимавшейся вверх долины, где струился черноводный поток и где пролегал теперь их путь. Хаотичные уступы и контрфорсы закрывали обзор. Они продвигались по высокому левому берегу над водопадами, борясь с налетавшими из-за утесов порывами ветра; рев воды закладывал уши, а глаза застилала несомая ветром водяная пыль. И Миварш следовал за ними. Они шли молча, ибо путь круто поднимался вверх, а при таком ветре и таком шуме потоков пришлось бы кричать во весь голос, чтобы быть услышанным. Совершенно бесплодна была эта долина и казалась мрачной и жуткой, как могли бы выглядеть адские долины Пирифлегетона и Ахерона[71]. Им не встретилось ни одного живого существа, кроме парившего временами в вышине орла и силуэта чудовища, показавшегося однажды из пещеры в склоне горы. Оно замерло, подняв свое отвратительное плоское человечье лицо и разглядывая путников налитыми кровью огромными, словно блюдца, сверкающими глазами, но, почуяв кровь своего сородича, сорвалось с места и скрылось среди утесов.

Так они шли в течение трех часов и вдруг, обогнув склон холма, очутились у выхода из этой долины на краю плоскогорья. Там они узрели вид, что затмил бы собой все земные красоты, а хвалители его были бы ошеломлены его великолепием. Обрамленная горными утесами, укрытая пологом синих небес, перед ними возвышалась Коштра Пиврарха. Столь громадна была она, что даже отсюда, с шестимильного расстояния, ее нельзя было увидеть целиком, и, словно озирая обширный пейзаж, приходилось переводить взгляд от массивного черного подножия, круто поднимавшегося вверх от ледников, вдоль ее обширного склона, где в слепящем сверкании покрытых льдом утесов и заполненных снегом расселин контрфорс громоздился на контрфорсе, а скала на скале, к неприступным высотам, где, будто грозно устремленные ввысь копья, небеса рассекали белые зубья вершинного гребня. Она заполняла собой четверть неба справа налево, от выглядывавшего из-за ее западного плеча изящного пика Айлинона до загораживавших обзор заснеженных склонов Ялхи на востоке, скрывавших Коштру Белорн.