Янис Кууне - Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель

Еще три дня Хрольф поднимался от Окселёзунде до Мэларена. Однако прямо на Бирку шеппарь не поплыл. Манскап недоумевал, но, будучи наслышан про выгодный торг с плавильщиками, возражать не стал.

А Хрольф тем временем нашел в Виксберге[173] ватагу плотников и отправил их на Бирку вместе со своим помощником Аве и целым плотом отборного бруса.

Людей Хрольфа снедало любопытство. Чего нельзя было сказать про невольников и их новых хозяев, которые уже скрежетали зубами от странных затей взбалмошного шеппаря. Однако прошло еще целых два дня прежде, чем он приказал манскапу двигать корабли к варяжской вольнице.

Берег заливчика, не в пример первому появлению Волькши и Олькши на Бирке, был весьма многолюден. Даже, пожалуй, слишком многолюден для обычного дня. Вряд ли все люди, что толкались в тот час на пристанях, пришли туда по насущному делу. Было видно, что многие пришли снедаемые любопытством.

– Roth sakta![174] – покрикивал шеппарь, вырядившийся так, как не одевался даже ко двору синеуса Ларса: – Еще медленнее, Гарм вас раздери.

Манскап таращился по сторонам, но не мог понять, куда Хрольф направляет свой драккар. Там, где еще в середине Травеня почти тонули в воде шаткие мостки, над волнами озера возвышался широкий и прочный настил, уходивший от берега так далеко, что три кнорра враз могли причалить к нему с одной стороны, оставив другую для драккара.

На новом причале, уперев руки в боки, стояла Фриггита и хмурила лоб, силясь понять, откуда у ее непутевого мужа взялось серебро на такие знатные мостки, и, главное, отчего у Хрольфа теперь четыре корабля вместо одного, в то время как у нее на шее, как и прежде всего два серебряных обруча.

Новые мостки

Весь путь от Волина до Бирки Волькша был молчалив. Так же скуп на слова он был лишь в ту пору, когда драккар Хрольфа летел вниз по-весеннему полноводному Волхову, Ниену и дальше вдоль берегов Сумьского залива.

Только на этот раз Волкану не нашлось места на сундуке, так что ему нечем было унять немилосердные терзания, что раздирали его с яростью лаек, обложивших медведя. Вглядываясь в морскую даль, Волькша думал о Кайе. Ее золотистые волосы грезились ему в солнечных бликах. В криках морских чаек он слышал ее смех. Он снова и снова гулял с ней по борам, болтал о повадках зверей, грибов и ягод, потешался над ее доверчивостью и внимал олоньским сказаниям. Снова и снова видел он кичливого селезня несущегося над берегом реки, поражался точности полета стрелы с каменным наконечником и той беззаботности, с которой девушка перед ним обнажилась…

Но на этом месте его видения начинали преображаться. Волосы девушки стремительно рыжели, перехват стана сужался, а бедра, напротив, наливались женской статью. Как ни противился Волкан, как ни гнал от себя это наваждение, Эрна снова и снова ложилась рядом с ним, и он тонул в дурманящей неге ее ласк. В такие мгновения ему хотелось подойти к ругийке и обнять ее или хотя бы вдохнуть сладкий запах молока, который она источала. В такие мгновения он знал, что будет защищать Эрну от невзгод до последнего вздоха, что сделает все, дабы она позабыла все гнусности, выпавшие на ее долю. И тогда он снова видел перед собой веснушчатое лицо Кайи, и от этого погружался все глубже в пучину разлада с самим собой.

Он не мог поведать свою кручину ни родному Яриле, ни варяжскому Ньёрду. Он не доверил бы ее ни одному человеку, будь то сызмальства знакомый Олькша или просоленный морскими ветрами и трепанный жизненными неурядицами Хрольф. Стоило ему подумать об этом разговоре, как ему слышался их язвительный смех и грезились издевательские ухмылки. Дескать, из-за баб кручинится только юродивый да малохольный, всем прочим, буде они в силе да при мужицком соку, бабой потешиться, как высморкаться. Рыжий Лют говаривал так лет с четырнадцати, а то и раньше. Не оттого ли и приключилась с ним та неурядица в доме Кайей, после которой он навеки-вечные потерял туда дорогу? То-то он чуть ли не год носом шмыгал да с тоски сох…

Мысль о том, что олоньская охотница всегда относилась к нему как к брату, а сама, невзирая на свои же слова и поступки, загадывала на Ольгерда, больно резанула Волкана по сердцу. И в то же время точно приоткрыла дверь в перетопленной бане Волькшиных терзаний. Свежий воздух ворвался в его рассудок и разделил наконец Кайю и Эрну. Годинович мысленно поставил их перед собой и начал рассуждать здраво. С чего он решил, что Кайя ждет не дождется его, Волькши, появления в доме на деревьях? Она прекрасно жила и до их встречи на берегу зимней Ладожки. Не потеряйся Торхова телочка, они бы с ней и вовсе не встретились вновь. Она, Кайя, не очень то искала встречи с тем, кто спас ее от поругания. А ведь дорогу в Ладонь она знала куда как хорошо… Идя по шаткой гати этих рассуждений, Волькша дошел до того, что его вмешательство в похотливые дела между Олькшей и Кайей показалось ему не таким уж и благодетельным. Вспаши той зимой Рыжий Лют девичью новь олоньской охотницы, крики и причитания о Лемби забылись бы в пылу любовных утех, после чего зажили бы Олькша с Кайей душа в душу…

От таких дум Волкан день ото дня погружался все глубже в омут гнетущей тоски. Так гадко на сердце, как в дни возвращения с Волина на Бирку, ему еще никогда не было.

– Что печалит, моего господина? – осмелилась спросить Эрна, когда суда Хрольфа дожидались неизвестно чего в Виксберге.

– Я же просил… – простонал Волькша, зарываясь лицом в ладони.

– Извини… Извини. Это пока сильнее меня… – пролепетала Эрна и уже собиралась уйти подальше с глаз Варга.

– Это ты меня прости, – сказал Волькша, поднимая глаза.

Молодая женщина оторопела. Таких слов от человека, которого викинги величали Каменным Кулаком, она никак не ожидала.

Волкан долго, не мигая, смотрел на Эрну. Он узнавал и не узнавал ее. То ли за время плавания она изменилась, то ли в Хохендорфе он ни разу не посмел взглянуть на нее так пристально. Но только теперь он увидел задорные веснушки на ее миловидном лице, маленькую темную родинку над губой, яркий, похожий на лепестки василька, узор ее зениц.[175] Теперь он почему-то не чувствовал, что она старше него. Даже сугубая женственность ее стана показалась Волкану сродни девичьей, невестинской, не потраченной на домашние хлопоты, пышнотелости.

Медленно, но необратимо радостная улыбка озарило Волькшино лицо. Не сразу почувствовав ее тепло, Эрна свела брови домиком и приготовилась услышать нечто ужасное, нечто, за что сам Каменный Кулак предварительно попросил прощения. Но Годинович продолжать улыбаться, глядя ругийке в глаза. И она оттаяла. Уголки ее губ тоже потянулись кверху, а через несколько мгновений между ее пурпурных ланит засияли белые, какие-то даже слишком белые и крепкие, зубы. Эрна сделала шаг вперед, точно собираясь обнять Волкана, но сдержала порыв. И вдруг на ее щеках заблестели слезы.