Глен Кук - Десять Поверженных

С приходом ночи наступало молчаливое перемирие. Пережив тягость дня, обе армии не испытывали ни малейшего желания сделать хотя бы один лишний шаг после наступления темноты. В ночное время стычки не происходили.

Но даже этих часов передышки, когда буря утихала, было недостаточно, чтобы восстановить силы людей, валящихся с ног после дневного перехода. А теперь наше высокое начальство хотело, чтобы мы предприняли сверхусилие, надеясь достигнуть некоторого тактического преимущества. Добраться до Лестницы ещё ночью, врыться в землю и заставить повстанцев идти на штурм, измученных непрекращающейся бурей. Это имело смысл. Но это был тот тип манёвра, приказ о котором генерал отдаёт, находясь в тылу, в трёхстах милях от передовой.

— Ты слышал? — спросил меня Капитан.

— Да-а. Просто ошарашило.

— Я согласен с Поверженным, Каркун. Переход будет легче для нас и тяжелее для повстанцев. Дошло?

— Да.

— Тогда постарайся сейчас передохнуть. Залезай в фургон и вздремни немного.

Я развернулся и побрёл, проклиная судьбу, которая лишила нас большинства лошадей. О боги, пешая прогулка начинала надоедать.

Я не последовал совету Капитана, хотя это и звучало заманчиво. Но я был слишком взвинчен, перспектива ночного марша потрясла меня.

Я бродил вокруг, выискивая старых друзей. Гвардия рассеялась среди всей толпы. Наши люди были как бы проводниками воли Капитана. Некоторых я не видел ещё со времени Лордов и не знал, живы ли они сейчас.

Мне не удалось найти никого, кроме Гоблина, Одноглазого и Немого. Гоблин и Одноглазый сегодня были не более разговорчивы, чем Немой, что говорило об их состоянии духа.

Они устало тащились вперёд, вперив глаза в сухую землю, и только иногда производили манипуляции руками или бормотали какие-то слова, чтобы наш пузырь тишины не разрушился. Я волочился рядом с ними. Наконец я попытался нарушить молчание, сказав «привет».

Гоблин заворчал. Одноглазый одарил меня злым взглядом, а Немой даже не заметил моего присутствия.

— Капитан сказал, что мы пойдём ночью, — произнёс я.

Мне хотелось, чтобы кто-нибудь ещё стал таким же прибитым и ошарашенным, каким был я сам.

Взгляд Гоблина спросил, зачем мне понадобилось рассказывать такую чушь. Одноглазый пробормотал что-то насчёт превращения ублюдка в жабу.

— Ублюдок, которого ты собираешься превратить в жабу, — это Ловец Душ, — сказал я с самодовольным видом.

Он опять зло на меня посмотрел.

— Может, я тогда потренируюсь на тебе, Каркун?

Одноглазый не хотел ночного перехода, и Гоблин немедленно превознёс гений того человека, у которого появилась такая идея. Но его энтузиазм был так слаб, что Одноглазый даже не удосужился ответить на этот укус.

Я подумал, что надо попробовать ещё раз.

— Вы, ребята, выглядите так же кисло, как я себя чувствую.

Бесполезно. Даже головы не повернули.

— Ну и ладно.

Я тоже сник, в очередной раз переставил вперёд ногу, выбросив из головы всякие мысли.

Они пришли за мной, чтобы я занялся ранеными, теми, кто был с Элмо. Их была целая дюжина, но на сегодня это всё. Отчаянная попытка повстанцев захлебнулась.

Буря ещё продолжалась, но уже стемнело. Мы делали всё как обычно. Оторвавшись немного от повстанцев, мы разбили лагерь и зажгли костры, бросив туда всё, что ещё могли наскрести. Но только в этот раз отдых был коротким, до появления звёзд на небе. Они зажглись и смотрели вниз, насмешливо мерцая, говоря о том, что все наши кровь и пот не имеют никакого значения в сравнении с их вечностью. О том, что мы сейчас делаем, через тысячу лет никто и не вспомнит.

Такие мысли посещали нас всех. Ни у кого не осталось ни жажды славы, ни идеалов. Мы хотели просто попасть туда, где можно лечь и забыть о войне.

Но война о нас не забудет. Как только Капитан решил, будто повстанцы убедились в том, что мы стали лагерем, он скомандовал подъём, и бесконечная колонна зазмеилась по залитой лунным светом бесплодной земле.

Прошли часы, а мы ещё никуда не пришли. Пейзаж был всё тот же. Я случайно взглянул назад и увидел, что Несущий Шторм послал очередную бурю на лагерь повстанцев. Там пульсировали и трещали вспышки молний. Такой яростной атаки они ещё не видели.

Погружённая в темноту Лестница Слезы возникала так медленно, что сначала я решил, будто вижу край низкой облачности. Звёзды начали меркнуть, восток засветился, и над горизонтом начала вырастать земля.

Лестница Слезы — это практически непроходимый, дикий район с сильно пересечённой местностью. Есть только одна, очень тяжёлая дорога, от которой и берёт название эта земля. Она постепенно поднимается, пока неожиданно не начинаются нагромождения утёсов и обрывов из красного песчаника, потом и столовые горы. Такой ландшафт тянется во все стороны на сотни миль. В свете утреннего солнца они кажутся разрушенными временем стенами гигантской крепости.

Колонна углубилась в каньон, перегороженный каменной осыпью, и остановилась; мы ждали, пока расчистят дорогу для фургонов. Я вполз на вершину красной скалы и наблюдал за бурей. Она двигалась в нашу сторону.

Успеем ли мы пробиться до подхода Твёрдого?

Дорогу перегородила свежая осыпь. Она тянулась только на четверть мили. Под ней лежал караванный путь, который действовал, пока война не прервала торговлю.

Я опять повернулся лицом к шторму. Твёрдый показывал хорошее время. Им, наверное, двигала злость, и он не собирался проигрывать. Мы убили его шурина и осуществили Повержение его кузины…

Моё внимание привлекло движение на западе. На Твёрдого шла широкая полоса свирепых грозовых туч, грохоча и скандаля между собой. От них отделилось чёрное облако и понеслось вперёд, к песчаной буре. Поверженный играл грубо.

Твёрдый был упрям. Он выдерживал всё.

— Эй, Каркун! — закричал кто-то. — Давай!

Я посмотрел вниз. Самый тяжёлый участок фургоны уже преодолели. Пора идти.

Грозовые облака исторгли из своих недр ещё одну чернющую тучу. Мне стало почти жалко людей Твёрдого.

Вскоре после того, как я снова присоединился к колонне, земля вздрогнула. Скала, на которую я забирался, колыхнулась, застонала и опрокинулась, неуклюже развалившись поперёк дороги. Ещё один маленький подарок Твёрдому.

Мы остановились незадолго до наступления ночи. Наконец приличная земля! Настоящие деревья, журчит ручей. Те, у кого оставались ещё какие-то силы, начали окапываться и готовить еду. Остальные упали там, где стояли. Капитан не давил на них. Лучшим лечением в тот момент было дать им спокойно отдохнуть.