Дмитрий Володихин - Полдень сегодняшней ночи

– Маша, я ни у кого из наших спрашивать не стал, но, может быть, ты мне ответишь. Почему мы отступили? Мы ведь одолели темных…

Они потеряли тогда семерых. Явно, в несколько раз меньше, чем разбитый и отступивший неприятель. И еще плохо было с Бойковым. Воевода мог едва слышно говорить и шевелить пальцами. Ложку ко рту он не сумел поднести ни через час, ни к полуночи… А утром Петрович получил какую-то весть, судя по его лицу, до крайности неприятную. Он поделился с воеводой, и тот приказал шепотом: отступать. Без объяснения причин. Просто – отступать. К вечеру они уже были в Москве. Дружина заняла опустевшую базу Свартольфа «Айсберг-1» в Конькове.

– Я не знаю, почему отступили мы. Почему отступил ты?

– Бойков приказал.

– Вот и я по той же причине. Мне понятно только одно: для него самого причина должна быть очень веской. Обычно мы знаем, что к чему. Знаешь, он никогда не напускал тумана без экстремального повода.

Тут она, наконец-то, решилась. Накрыла его ладонь своей. Мечников не стал освобождать руку.

Воевода призвал их к себе в комнату. Там уже сидели Симонов и старший дружинник Иван Лукин.

Бледный, щеки впали, в глазах огонек, как у легочника во время обострения… Но при всем том, Бойкову было гораздо лучше. Он уже говорил почти в полный голос, резво шевелил руками-ногами, только вот подняться еще не мог. Под кроватью утка источала густой аромат.

– Та-ак. Я так понимаю, у всех четверых чешутся языки спросить: зачем? Нет, вру, у Петровича язык не чешется. У него страшно умный язык и страшно дисциплинированный. Как сторожевой пес со стажем. Не подает голоса и даже не чешется, пока хозяин не позволит, или вор прямо не наскочит… А! По глазам вижу, Петрович, ты все думаешь, не наскочил ли тот самый вор? У меня бы тоже язык чесался. Побили же супостата, чего от него бегать? К чему? Ничего я вам не скажу. Зря не спрашивайте. Я знаю, что делаю. Так надо. Посты по въездам в город, где я сказал, стоят?

– Да, – ответил ему Лукин.

– Так. Хорошо. Хорошо, что вы молчите так дружно, на Машеньку не надеялся.

– Лежи уж, всех мочалок командир.

– Да лежу уж, прекрасная мочалка.

Хых!

– На постах дежурить в три смены по три часа, а не по четыре как в уставе. Гости у нас объявятся очень скоро. Посты обходит дежурный офицер, он и будет отвечать за их службу. Маша, ты первая, через четыре часа тебя сменит Петрович… Почему я до сих пор вижу тебя здесь?

Машенька моментально убыла.

– Та-ак. Петрович, сделай так, чтобы вторая смена легла спать прямо сейчас. А третью своди в церковь. Кстати, это касается и тебя, Павел, и Машеньки. Сменятся люди на постах, поспят, веди их туда каждый в свою очередь. Теперь. Тебе, Петрович, дело…

– Кирилл, приглядись-ка, у тебя на руке сколько пальцев, пять?

– С утра было столько…

– Отчего ж ты думаешь, будто я мог не подумать о горячей пище для дружинников? Или ты меня знаешь хуже собственной руки?

– Давно бы сократить твою должность, а тебя – на пенсию. Кущи окучивать, на лютне играть, мемуары слагать… Ну не может подчиненный быть умнее собственного начальства!

– Прости старика… Запамятовал. Сосуды, знаешь, пошаливают…

– И песок из бицепсов сыплется… знаю, сто два года назад ты уже так шутил. Вот что, как сменишься, обязательно зайди ко мне. Иди.

– Ты… как себя чувствуешь?

– Как вечно живой. Не беспокойся попусту.

Ушел.

– Так. Теперь ты, парень. Через шесть часов сменишь Петровича. А сейчас подежурь самую малость у бездыханного тела.

– У слабодыханного…

– Что?

– У слабодыханного, говорю, тела. Еще не бездыханное, но…

– Но жабры трепыхаются слабо. Через двое суток я буду новенький, как с конвейера. А пока организуй-ка мне встречу с уточкой, чашку очень сладкого холодного чая и тарелку каши из чего хочешь, но пожиже.

Павел сделал все, как велено, потом помыл посуду. Не зная, что еще понадобится Бойкову, сел у окошка и уставил взор в Профсоюзную улицу. Дежурство при больном – вещь не суетливая… Прогнал по памяти порядок форсирования тела, команды на управление «доспехами». И еще разок. Постфактум все оказалось легче и понятнее, чем при Машеньке. В чем, спрашивается, тут было ошибаться? Научить можно и зайца в трех соснах скитаться… так он, этот заяц, от отчаяния такое из пруда выловит, лопатой не отмахаешься. Потом господин младший витязь оставил эти напрасные мысли и принялся за «Отче наш».

– Павел… – после давешнего всплеска активности голос воеводы звучал куда более устало, – я… хотел сказать тебе… не совсем понимаю как… И, кажется, не совсем понимаю, что именно…

– Скажи. Что думаешь. Я вполне толстокожий человек.

– Ладно… Ладно. Так. Я не эксперт в таких делах, которые про мужчину и женщину, которые вместе и которые… Завел волынку! Ты понимаешь меня?

– Кажется, да.

– Хорошо. У меня самого все это получается как-то просто и само собой. Ну вот. Так. Да. Вот что: Маша и Андрей Петрович были неразлучной парой на протяжении трех жизней. Они друг друга любили. Теперь она любит тебя, а ты, кажется, начинаешь любить ее. Ну или влюбляться. Не знаю, что у вас там в точности, и залезать в чужие дела не собираюсь… Так. Просто вся эта эквилибристика присутствует у вас на лицах.

– Неужели заметно что-то?

– Как пожар ночью. Да. Та-ак.

– И что теперь? Намек на то, что я тут третий лишний? Или случайно затесался? Мне бы поконкретнее, я по юбкам тоже не специал…

– Э-э! Не кипятись. Послушай. Да не кипятись ты, сядь! Как-то Машенька потерялась. Мы искали ее несколько месяцев. Потом нашли здесь же, в Москве, маленькое подразделение Воздушного королевства… Оно к нам неведомо как просочилось, жиденькой сектой сатанистов обзавелось, ну и выловило Машку. Девка она ловкая, но беспечная… Ее мучили, насиловали всеми мыслимыми способами, держали на цепи, но не убили. То есть когда мы ее освободили, она была еще жива. Говорить уже почти разучилась, соображать тоже. Конечно, в порядок ее привели, заштопали, так что стала краше прежнего. Только вот душу не заштопали. Любить она уже не умела. Не выходило. И с Петровичем все у них порушилось, да и ни с кем не завязалось. Они были мужем и женой прежде, а потом развелись. Слушаешь?

– Очень внимательно.

– Дай еще чаю, глотка у меня рашпилем работать нанялась…

Чаю похлебал, передохнул, ободрился.

– Так. Ну вот и я радуюсь, девка с тобой отмокать начала. В смысле, отогреваться. Я просто, чтобы ты знал: у нее все тонко, попусту не балуй.

– Я и не балую… – спокойно ответил. Лишних слов не любил Павел. Петушиться на пустом месте тоже не любил.

– Это хорошо. Я, признаться, так и не думал. Просто на всякий случай. Чтобы понятно было, какие тут дела, видишь.