Лиза Смедман - Вкус Яда

– Хорошо, – вздохнул он. – Делайте, что должны

Неожиданно его кожа покрылась влагой. Тело покрыло тонким склизким слоем эктоплазмы. Затем она исчезла.

«Хорошо», – сказал Танджу. Слова шепотом просачивались в сознание Арвина. «Теперь можно начинать».

Танджу приказал вообразить мысленную картину своего сознания – представить некий материальный объект – пересечение дорог или сеть рек и ручьёв, по которым плывут его мысли.

Перебрав разные варианты, Арвин решил остановиться на текущей реке. И допустил ошибку. Река вскоре превратилась в змей, ползающих по его сознанию и пытающихся отыскать друг друга, чтобы слиться в клубок и спариться. Узнав в них корешки семени разума, Арвин съежился, сердце забилось сильнее.

«Что такое?», – спросил Танджу.

«Семя».

«Ты боишься его?»

«Да», – Арвин заколебался. «Неужели я должен... преодолеть этот страх... прежде, чем ты меня обучишь?»

Арвин скорее почувствовал, чем увидел, как Танджу кивнул головой.

«Этот страх слишком силен –и неудивительно. Мы выберем что-нибудь другое. Но сначала ты должен нарисовать себе в голове сознание – всё своё сознание, а не ту его часть, которым овладело семя. Представь его по-другому, так чтобы ассоциации с ним были только у тебя».

Арвин сосредоточился, стараясь не сбить ритм дыхания. Как представить себе свой разум, чтобы семя не смогло помешать? Вдруг ему пришла идея.

«Сеть!» – воскликнул он. Его сознание и впрямь напоминало сеть: переплетающиеся нити мыслей, связанные в узелки памятью.

Сеть, которую пыталась распутать Зелия.

Танджу мысленно кивнул.

«Сеть. Хорошо. Теперь изучи этот образ. Окинь его разумом и расскажи, что ты видишь».

Арвин сделал, как было велено. Воображаемая сеть была сделана из прядей всех материалов, с которыми ему когда-либо приходилось работать: от грубой пеньки до сплетенных из магических волосков шелковых нитей, от кожаных тесемок до упругих тролльих жил. Один из пучков был зеленого цвета и покрыт чешуёй, и извивался словно живое существо – это нити семени тянулись своими концами, вплетаясь в общий узор. Однако центр паутины оставался нетронутым и по-прежнему принадлежал Арвину. Узлы переплетения разнились от простых морских до самого сложного, с которым ему доводилось работать – тройной розы. Этот узел, представляющий собой сотканный из многочисленных петель цветок, располагался в самом центре воображаемой сети, притаившись словно паук в центре паутины.

«Вот этот», – указал Танджу.«Самый большой узел – это память. Он затянут крепче всех. Ослабь его, но только слегка, и загляни внутрь».

Арвин выполнил указание, откидывая одну из прядей… и увидел лицо матери. Она улыбалась глядя на него, пытаясь застегнуть на шее кожаную тесемку – ту самую, на которой Арвин с тех пор носил амулет.

– Девять жизней, – сказала она, подмигнув и взъерошив ему волосы.

Вместе с воспоминанием пришли и эмоции, и юношу обуяло чувство скорби и утраты.

– Мама, – простонал он вслух. Нити мысли, ведущие к воспоминанию, казались тонкими и потертыми, готовыми вот-вот лопнуть и скрутиться.

Танджу мысленно пожал Арвину руку, подбодряя юношу.

«Иди глубже. Как можно глубже», – настойчиво произнес он.«Посмотри на смерть, что забрала твою мать. И не бойся».

Арвин содрогнулся.

«Я не могу», – ответил он. «Не могу, пока ты смотришь».

«Но мне нужно направлять...»

«Нет!»

«Как знаешь».

И сразу же Арвин почувствовал, что Танджу исчез. Юноша облегченно перевел дыхание, стараясь успокоиться, и вернулся к заданию. Он должен сделать это сам. Должен заглянуть в глаза страху и подчинить его. Он ослабил узелок памяти ещё немного, заставляя себя вновь окунуться в тот день, когда узнал о маминой смерти. Арвин продвигался в глубь сознания медленно, неохотно, словно человек, щупающий языком больной зуб.

Он вспомнил слова дяди, рассказавшего ему страшную новость – вспомнил, как грубо тот отвечал на вопросы рыдающего юноши о том, вернут ли её тело обратно в город, чтобы кремировать.

– Ты спятил, мальчишка? – с презрением в голосе спросил он. – Она умерла от чумы. Её тело останется там, где лежит. Вряд ли у кого-нибудь хватит ума притронуться к нему. К тому же, не думаю, что ты был бы рад на него взглянуть. Она умерла от массамской чумы. Скоро её тело покроется абсцессом.

Тогда Арвин ещё не знал, что такое абсцесс. Он представил, как кожу матери прорезают личинки. Той ночью ему снился кошмар – в её глазницах извивались две жирные белые твари.

Больше декады он не мог спать без зажженного фонаря. Всякий раз, когда дядя врывался в комнату и со злостью задувал фитиль, Арвин лежал во тьме не смыкая глаз, думая об «абсцессах», извивающихся у него под кожей. Юноша погрузился в воспоминания ещё глубже. Он вспомнил, что чувствовал, когда, будучи маленьким мальчиком, лежал всю ночь напролет, не смея сомкнуть глаз; вспомнил, как был напуган до такой степени, что даже боялся дотронуться до собственной кожи. Это всего лишь кошмар, уверял он себя. Конечно же мама в день смерти не могла так выглядеть.

Если бы он только знал, что выглядела она гораздо хуже. Лишь много лет спустя Арвин узнал, что от массамской чумы кожа становилась зеленой и покрывалась страшными чирьями.

Он представил её тело, покрытое оспинами, как у фанатиков Оспы.

И тут же его сознание отпрянуло от страшной картины. Но вскоре он заставил себя к ней вернуться. Мать была мертва – мертва уже двадцать лет. К этому времени следы чумы давно рассеялись. От неё остался один лишь скелет…

Одинокий, всеми забытый скелет, лежащий где-то на равнине неподалеку от Массама.

И снова его разум отпрянул. Он заставил себя вернуться к последней мысли, заставил смириться с тем, что мать теперь представляет собой лишь труп. А может и наоборот – её тело давно поглотили силы природы и время.

Она обратилась в пыль, сказал он себе.

Эта мысль утешила. Он представил, как прижимает к сердцу эту пыль – то, что осталось от матери – затем протягивает руку и ослабляет пальцы. Пыль просачивается сквозь них и рассеивается на ветру. Теперь мать обрела покой.

И с некоторым удивлением юноша обнаружил, что обрел покой и сам.

– Отлично, – сказал Танджу, который, вероятно, почувствовал изменение в дыхании Арвина. В его голосе чувствовалось легкое изумление. – Вижу, кое-чему мне тебя научить удалось. Готов продолжить?