Виктор Некрас - Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

Младший был сын. И любимый — последняя старческая любовь маститого боярина. Оба старших сына двадцать лет тому ушли в поход на греков под рукой Владимира Ярославича и воеводы Вышаты, да там, на Русском море и остались — всех сгубил безжалостный греческий огонь. Тяжко пришлось Басюре, уже и тогда не больно молодому. Внуков ни один из сыновей оставить ему не успел. Жена не снесла. Единая отрада была — младень Лютогость. Сейчас и вспомнить дивно — как и выдюжил-то тогда? Неведомо. Ан вот и старость подкралась незаметно…

Дверь чуть стукнула, в покой пролезла Забава.

— Чего же рано ушёл-то, батюшка? — попеняла она мягко и негромко. Басюра поднял голову — глаза невестки светились теплотой и заботой. Не пеняла Забава, беспокоилась — не огрубили ли молодые по неразумию старого свёкра. — Альбо неможется?

— Хорошо всё, Забавушка, — улыбнулся старик одними губами. — Ты к гостям поди…

— Не надо ли чего? — уже уходя, невестка остановилась на пороге.

— Холопа кликну, если чего, — успокоил боярин.

Дверь затворилась, и боярин, наконец, оборотил взгляд к книге.

— Ты мне одно скажи, — напирал на Лютогостя Крамарь. — Что он, вот так просто тебя на волю отпустил?

— А чего? — непонимающе мотнул головой хозяин. Хмель медленно брал своё, лёгкие мёды обволакивали ленивой, разымчивой слабостью.

— И без выкупа? — Крамарь коротко усмехнулся. Он тоже был уже изрядно хмелён. — Вот просто так?

И тут до Лютогостя дошло. Он гневно всхрапнул, словно норовистый конь, и начал приподыматься, стряхивая с плеч повисших на нём дружков — смекнули, что куда-то не туда начала сворачивать беседа.

— Ты-ы! — зарычал Лютогость, сжимая кулак и комкая в нём скатерть. Посуда поползла по столу, расплёскивая вино, мёды и янтарную уху и безнадёжно портя красно вышитую льняную бель. — Ты мне… ты…

Слов не было. Только подступало откуда-то изнутри что-то страшное и безжалостное. Казалось, ещё чуть — и хозяин схватит со стола нож, которым только что резал дичину — и несдобровать гостю.

— Ну-ну, — испуганно и встревоженно выставил перед собой руки Крамарь. — Да ты чего, Лютогосте… у меня и в мыслях тебя обидеть не было!

Лютогость, наконец, дал друзьям себя усадить и вцепился в услужливо поднесённую холопом чашу с мёдом.

— А ну, выпьем тогда!

Зазвенели, сдвигаясь, чаши Лютогостя и Крамаря.

— Мне дивно просто, — Крамарь с пьяным упорством воротился к своим недосказанным словам, невзирая на усиленные подмигивания двоих друзей. — Не водится такого…

— Отчего же не водится, — уже отмякло возразил Лютогость. — У Святослава Игорича водилось такое… храброго ворога и без выкупа можно отпустить. Чести в том больше, чем большой выкуп взять.

— Так-то оно так, — кивнул Крамарь. — Только всё одно неспроста это. Святославли времена уж лет сто как миновали. Кто их сейчас помнит-то?..

— Конечно, неспроста, — Лютогость вдруг перешёл на шёпот. Кивком велел холопу выйти и докончил негромко. — Думаю я, Всеслав друзей в Новгороде ищет.

— На Новгороде сесть хочет, что ли, лествицу порушить? — удивился Гюрята, двоюродник Крамаря. — По лествице-то он — изгой, ему на Полоцке и надлежит сидеть, то его отчина.

— Нет, — весело отверг Лютогость. Настороженно оглянулся на дверь и закончил вполголоса. — Он кривскую землю хочет под своей властью совокупить.

Друзья чуть отпрянули.

— О-о-о, — потянул Крамарь, сузив глаза и сложив губы дудочкой. — Далеко глядит Всеслав-князь, велико дерево рубит…

Лютогость только молча кивнул. Хмель понемногу проходил.

— Почему — велико? — Гюрята не понял — он был пьянее всех остальных.

— Кривская земля — это не только Белая Русь (Полоцк да Витебск), — значительно сказал, весело щурясь на огонёк свечи, Любим. — Это ещё и Смоленск. И Плесков. И Бежецкая пятина с Шелонской. Да и Чёрная Русь тоже.

— А кто владеет Чёрной и Белой Русью, тот владеет и дреговскими землями, — кивнул Крамарь. — А владея ещё и Плесковом с Новгородом — и словенские земли охапит, да и Ростов, пожалуй… И верно содеет…

— Весь Север в единой руке… — мечтательно произнёс Гюрята. Теперь хмель пропал и у него. — Как при Рюрике альбо Гостомысле…

— Э… э! — встревоженно сказал Лютогость. Он отрезвел стремительно, в один вздох. — Друзья! Вы чего?!

Дверь, скрипнув, отворилась, просунулась голова холопа. Лютогость только метнул в него раздражённый взгляд — холопу достало и того, чтоб исчезнуть.

— Так, — нехотя опустил голову Крамарь. — Просто… мыслим про будущее.

Дверь вновь скрипнула — воротилась жена. Подошла к Лютогостю, положила руку ему на плечо, озрела полуразорённый стол — и жареного гуся, от которого остались только оглоданные кости, и полупустые жбаны с пивом да мёдом, сулею с вином, сладкое печево, пироги с зайчатиной, копчёный медвежий окорок.

— Пора, пожалуй, — Гюрята перехватил взгляд хозяйки и неуклюже — выпитое пиво всё же давало про себя знать — поднялся. — Благодарствуй за угощение, хозяин. Пойду я.

Следом за Гюрятой поднялись и остальные.

— Давайте-ка… посошную чарку, — Лютогость протянул руку к жбану с мёдом, качнулся, но Забава опередила, мягко и неуловимо выхватила жбан прямо из-под руки, быстро наполнила все четыре чаши.

Мёд чуть-чуть горчил, но в том была особая прелесть.

Лютогость вышел проводить гостей на крыльцо. Холопы помогли каждому сесть в седло — невместно боярину ходить пешком да в одиночку, хоть до дому и всего-то с перестрел.

Последним отъезжал Крамарь.

— Постой-ка, — Лютогость придержал его за рукав. Друг вскинул брови, молча ждал.

— Не всё я сказал за столом, а надо было бы, — с трудом вымолвил Лютогость. Брови Крамаря невольно полезли ещё выше. — Всеслав не только совокупить кривскую землю хочет.

— А что… ещё? — Крамарь вдруг охрип, и ему пришлось сглотнуть, чтоб договорить.

— Он веру старую восстановить хочет. Смести христиан в Ильмень.

Крамарь впился в побледнелое лицо Лютогостя страшными глазами, молча сжал его ладонь ледяными пальцами.

Конский топот стих в ночи, Лютогость воротился к крыльцу. Забава молча ждала на верхней ступени. Обняла, припала головой к плечу.

— Я уж и чего думать не знала, — горячо шептала она, а боярин чуял, как разливается в нём истома и ярь от близости горячего и желанного женского тела. — Рать воротилась разбитая, а тебя нету! Ладно, Крамарь сказал, что в полон ты попал, а не погинул. И то сказать — в полон-то к кому! К полочанину, к оборотню! А ну как в жертву бы тебя принёс!