Татьяна Зингер - Чтица Слов

— Д-да, — сглотнул граф.

Ему на живот легло обе руки, показавшиеся вдруг каменными глыбами. Дыхание перехватило, и ребра точно хрустнули. Но после боль сменилась теплом, которое потоком растеклось по органам. Оно добралось до пальцев ног, ринулось вверх. Взорвалось в голове потоком искр.

Графу полегчало, а вместе с выздоровлением пришла и усталость.

— Что ты просишь за свою работу? — спросил он, уже засыпая. — Дам тебе всё, что пожелаешь.

— Я хочу домой, отец, — спокойно ответил целитель.

37

— А меня пустят? — тревожилась Тая, сжимая ладонь Иттана. — Я ведь манерам не обучена и ложками-вилками кушать не привыкла. А вдруг опозорюсь или, что хуже, опозорю тебя?

Она тянулась пальцами к волосам, чесалась, как всегда, когда нервничала. Иттан шикнул.

— Перестань! Мои родители не тираны. — Он представил реакцию отца на неожиданную гостью, но решил, что с отцовским недовольством разберется позже. — Тебя обучат всему, чему захочешь научиться. А не захочешь — никто не осудит.

— Но вдруг… А как же ты? — Тая подергала за руку, совсем как маленькая девочка. — Ты упоминал о дезертирстве, — она проговорила последнее слово четко и по слогам, чтобы не ошибиться. — Боялся не быть принятым семьей. Что изменилось?

Как же объяснить ей, что иногда гордость приходится засунуть поглубже, только бы родное существо ни в чем не нуждалось?

Об отцовской болезни Иттан услышал у самых ворот дома: служанка Берков обсуждала с товаркой недуг хозяина и то, что лекари отмерили ему меньше года.

Вообще-то Иттан планировал нагрянуть без предупреждения, и план представиться целителем родился спонтанно. Из залежей тряпья Захария стащил настолько вонючее пальто, что, должно быть, его носили канализационные крысы. Капюшон натянул по самый нос. И молоденькая служанка, которая совсем недавно строила глазки, презрительно сморщилась, увидев (и унюхав) его. Зато «целитель» остался неузнанным никем, даже родным отцом.

Который, к слову, заразился на югах малоприятной болячкой. Когда-то ею же заразился любвеобильный декан факультета телепатии, но новость о болезни не просочилась в прессу. Лечение не приносило пользы. Декан скончался, а с преподавателей взяли клятву неразглашения на крови. Как вытравить заразу травами и заклинаниями, Иттан не подозревал, но новая его личина с удовольствием впитала отцовскую боль. Она стала сильна, как никогда раньше, и ворочалась липкой жижей внутри легких. Затягивала.

Разум мутило.

— Всё нормально, — ответил Иттан, коснувшись губами пульсирующей венки на виске.

Затопленный город кончался, и спереди, в проходе, брезжил рассветный, алый точно налитый кровью, свет. И свобода была так близка, что уже обжигала нёбо морозной свежестью.

— А куда это вы собрались? — голосом гадким и писклявым, словно плевком, ударило в спины. — Тая, где обещанный золотой?

Девушка, зарычав диким зверенышем, выругалась и развернулась на пятках к говорящему.

— Рыжий, я за твоей монетой и иду! Обещала, значит в лепешку разобьюсь, но найду. Дождись меня, ладно?

Парень был неприятен и верток, взгляд колюч. Медноволосый, щербатый, и прищур настороженный, как у всякой бродячей собаки.

— Ага, щас, — отрезал он. — Или монету гони, или я иду к Кейблу.

— Иди, — разрешил Иттан, пока Тая судорожно придумывала ответ.

Вскоре они будут в полной безопасности. А Кейблу давно пора отдать долги: за сломанные кости, за разбитое лицо, за измученную худышку-Таю. Иттан непременно пообщается с ним по душам, потому пусть парень бежит ябедничать. Пусть Кейбл ищет.

Но глупый парень выудил из голенища драного сапога ножичек и, поигрывая тем, двинулся на них, безоружных и измятых.

— С удовольствием уйду, но возьму нашу малышку в заложницы. А ты, парнишка, тащи деньги.

Разумеется, Тае не угрожала опасность. Разумеется, Иттан отбил бы нападение. Но та тьма, что давно предъявила права на его разум, ощерилась. Никто не смел угрожать завесе. Бездна взвыла под ногами, и мощь её налила глаза кровью.

Рыжий парень, сбитый с ног вихрем, скованный по рукам и ногам, отлетел к каменой стене. Расширившиеся глаза удивленно смотрели на Иттана. Губы шевелились мольбой о пощаде. Но тьма требовала мести. Обездвиженное тело взмыло в воздух и закружилось. Капли крови с разбитой головы разлетались в стороны.

Тая вскрикнула, зажала рот руками.

— Зачем ты… прекрати!

— Я умею и не такое! — говорил кто-то, но не Иттан. Он слышал свой голос, хриплый, с металлическими нотками, идущий из глубин, рвущий грудь и ломающий ребра.

Тая всмотрелась ему в лицо и увидела нечто, что заставило её отшатнуться. Но тотчас она одумалась и отвесила пощечину. Хлесткую, громкую. Шлепок взорвал неестественную тишину подземелья, и тьма потребовала наказать наглую девчонку.

Нет!

Вдох и выдох. Тело Рыжего рухнуло лицом в землю. Его спина ходила ходуном. Парень всхлипывал и потирал рану на затылке.

— Что это было? — Кажется, Тая и сама знала ответ. — Тебе плохо?

— Завеса пытается меня сломать, но у неё ничего не выйдет. Обещаю. Не бойся. — Иттан прижал девушку к груди. — В верхнем городе я обязательно найду способ излечить себя.

— А он?.. — Она почти направилась помогать стонущему парню, но передумала.

— Выживет, — успокоил Иттан.

Рыжий по стеночке семенил подальше от опасной парочки.

… Мать рыдала в три ручья и обнимала «родную кровиночку» не меньше получаса. После в объятия его заключила тетушка (вряд ли от переизбытка эмоций, скорее — чтобы порыдать за компанию). Обслуга столпилась на лестнице и перешептывалась, всхлипывала, качала головами.

Таю заметили гораздо позже.

— Тая, моя невеста, — строго представил девушку Иттан и ожидал взрыва недовольства или непонимания.

Но матушка, ополоумевшая от потери единственного наследника и его же чудесного воскрешения, прижала Таю к груди и погладила по встрепанным волосам.

— Добро пожаловать домой, деточка!

… Отец, одетый в домашний халат с поясом, расшитым золотыми нитями, утопал в кресле. Пальцы стискивали чашку кофе. Поседевшие в болезнь волосы были зачесаны назад, оголяя высокий лоб. Ноздри гневно раздувались.

— Допустим, твою выходку я спустил, — проскрежетал он, обращаясь к Иттану, сидящему напротив. В его кружке дымилось парное молоко (как же он соскучился по его сладости!) — Но ты притащил с собой какую-то оборванку и требуешь представить её в качестве будущей жены? Графини? Никто прежде не оскорблял род Берков наплевательским отношением к традициям. Но ты как всегда стал первым…